Плотский грех
Шрифт:
Взгляд Хэнка оторвался от шести фотографий и задумчиво остановился на лице Делии, причем со значительной симпатией. Он не понимал, почему, взглянув на нее один раз на парковке, проникся к ней таким расположением. Разве что его эксцентричная душа узнала сообщницу. В тот день на ней было надето «вареное» платье из тонкой кисеи в цветовой гамме из кричаще-алого, розовато-лилового и желтого; мини-юбка доходила до середины бедра, демонстрируя коротенькие ножки, обтянутые ярко-голубыми колготками, тошнотворно переливчатыми благодаря тонкости вязки. Однако, по мнению Хэнка, завершающим штрихом этого наряда стала пара черных туфель на шнуровке, которые, как детектив ему сказала, обладали и удобством, и хорошей пригодностью для погони. Когда-нибудь, поклялся себе художник, он будет иметь достаточную квалификацию, чтобы ухватить характер и отличительные черты ее лица, начиная от копны вьющихся медных волос, кончая острыми стрелками
Сегодня что-то огорчало Делию. Хэнк никогда не видел ее одетой так мрачно. Неужели она не наслаждается жизнью в отсутствие своего начальника-капитана?
Через пятнадцать минут Хэнк сложил фотографии в стопку и отдал Делии.
– Очень похожие черепа, но все же отличаются друг от друга, – сказал он. – Я понимаю, почему ты пришла к выводу, что череп один и тот же, поэтому также начну с общих черт. Этническая группа северо-западно-европейская, глаза посажены на одном и том же расстоянии друг от друга, и глазные впадины почти идентичные. Черт, как я ненавижу ретушь! Мне пришлось пронизать каждую фотографию своим рентгеновским зрением, чтобы определить истинную кромку глазной впадины, но я сделал это, крошка, я это сделал! Глаза ведь зеркало души… Ты основала свою гипотезу идентичности черепов на глазных впадинах и челюстных дугах. Но! Носовая кость и хрящевая структура разнятся от черепа к черепу. Также и ширина рта, высота наружного слухового прохода и верхнечелюстная кость, из которой растут верхние зубы. Чем ниже мы продвигаемся от лба к подбородку, тем более отчетливыми становятся различия. Сухожилия и связки прикрепляются к своим участкам на черепе в каждом конкретном случае очень по-разному. Различия в лицах всегда так или иначе уходят своей основой в кость. Мне очень неприятно, что мой истребитель заставил твой самолет сесть на брюхо, крошка, но от тебя остались только дымящиеся обломки.
Он приблизил свое лицо к ее лицу и понизил голос до шепота:
– Может, я действительно угробил тебя с этим черепом, но я бы поклялся на своей коллекции комиксов о Черном ястребе [7] , что все эти снимки сделал один и тот же парень – у него специфические особенности владения камерой.
– В самом деле?
– Готов поспорить также и на мои комиксы о капитане Марвеле [8] : это один и тот же парень, и ни разу не профессионал. Хорошая камера, но никакого освещения, кроме природного.
7
Вымышленный персонаж, герой одноименной серии комиксов о летчиках Второй мировой войны.
8
Вымышленный супергерой, персонаж комиксов, провозглашенный в своих приключениях «сильнейшим в мире смертных».
– Никто этого не заметил, – воодушевилась Делия, чувствуя огромную благодарность. – Мы действительно думали, что каждый портрет был сделан каким-то не очень профессиональным человеком, но фотографией занимается слишком много людей, и мы решили, что каждый снимок отличается от другого.
– Отличается, но не в существенных моментах, – уверенно сказал Хэнк.
– О, это замечательно! Это действительно, действительно многое меняет.
– Каким образом? – жадно спросил он.
– Я не буду докучать тебе, распространяясь со всеми подробностями о том, насколько скудными были наши гипотезы – порой мы чувствовали себя собаками, гоняющимися за собственным хвостом. Такие гипотезы хороший адвокат с легкостью опровергнет как выдачу желаемого за действительное. Да, у этих шести случаев имеются общие элементы: все исчезнувшие следовали одному и тому же календарю, каждая была замечена в течение полугода, затем исчезла, оставив после себя несколько дешевых предметов и лишенного двухмесячной арендной платы арендодателя. Вот и все! – запустив руки в волосы, сердито прорычала Делия. – Однако, Хэнк, есть во всем этом некий привкус, который говорит нам, что Женщины-тени связаны между собой, что здесь имеет место грязная игра и что преступник только один. Формально же имеется шесть совершенно самостоятельных дел без каких бы то ни было осязаемых
Она победно помахала в воздухе фотографиями.
– Дорогуша, ты просто золото! Уникальный фотолюбитель! Спасибо, спасибо, спасибо!
И Делия удалилась.
Хэнк некоторое время смотрел ей вслед, ввергнутый в состояние легкой оторопелости – так этот детектив влияла на многих. Улыбнувшись и пожав плечами, он подкатил свой стул обратно к чертежной доске и стопке бумаг. Сейчас он работал над черепом Джеба Доу, потому что его труп был самым свежим. Хэнк нашел карандаш 6В, который перед этим стесал под нужным углом, и насмешливо хмыкнул себе под нос.
Всего мгновение, подумал Хэнк, и перед ним уже обратная задача: только что он обдирал плоть с черепов Делии и вот уже наращивает плоть на черепе Джеба. Мать честная, ну и клевый же у него способ зарабатывать себе на жизнь! Не сравнить с изображением белозубых улыбок в рекламном агентстве – а ведь он чуть было не пошел туда. Кто сказал, что изучение анатомии по трупам есть потеря времени по сравнению с натурным классом? Если бы Хэнк не пробирался тайком в анатомический театр медицинского факультета, его бы здесь сейчас вообще не было.
Вторник, 5 августа 1969 года
Хотя из-за непроглядной тьмы было трудно получить хоть какое-то представление о размерах помещения, в котором он находился, Эйб Голдберг, искушенный в таких делах, понимал, что оно огромно. Он сидел в одном из рядов, – судя по ощущению, театральных, – приведенный сюда гибким молодым человеком, который встретил его у парадного входа. Этот гибкий молодой человек проводил его через невообразимых размеров дом, затем вниз по пандусу, открыл дверь в эту темноту, шепнул: «Подождите!» – и исчез.
Раздался какой-то голос, проговоривший с усталым смирением:
– Освещение дай.
Часть черноты залилась фиолетовым светом, который осветил громадный золотой трон, занятый голым бесполым манекеном, и подсветил какое-то ложе в глубине.
Царила тишина. Кто-то издал мелодраматический вздох, затем усталый голос заговорил снова:
– Возможно, тебя это шокирует, Питер, но правда состоит в том, что ты не способен осветить даже собственную задницу.
Чьи-то еще голосовые связки что-то проскрипели, но этот скрип был перекрыт голосом Усталого, который продолжал, не обращая внимания:
– Я понимаю, что это музыкальная комедия, Питер, но данная песня идет под занавес первого акта. Это хит всего спектакля – или, по крайней мере, на этом настаивают авторы. – Голос набрал силу. – Король Кофетуа охвачен безнадежной страстью, дорогой Питер. Безнадежной страстью! Сервилия, девушка-рабыня, только что велела ему отстать и протанцевала прочь, воспевая своего пастушка и совершенно не соображая своей пустой головкой, что на самом деле он ассирийский волк, использующий ее, чтобы внезапно напасть на королевскую овчарню. Ты следишь за моей мыслью? Улавливаешь главную суть? Король Кофетуа в меланхолии! Я не говорю, что ты должен осветить его мертвенно-бледным светом. Но, во имя богини Иштар, зачем ты сделал его лиловым? То, что ты создал, выглядит как будуар Вельзевула, заблеванный виноградным соком! Настроение, дорогой Питер, настроение! Это не освещение, а кошмар! Меня самого сейчас стошнит!
В ответ скрипучий голос перешел в страдальческое всхлипывание, а голос доминирующий, похоже, подпитывался этими звуками, пока не потерял всю свою усталость. Неожиданно он прокричал:
– Зажгите свет! – И тут же все помещение, в котором сидел Эйб, вдруг озарилось благословенным сиянием.
Взору Эйба предстало то, что, по его предположению, было всей сценой целиком, в ее голом беспорядке. Пространство уходило вверх футов на сорок, и его верхняя половина представляла собой нагромождение брусьев, перекладин, подъемных конструкций, рядов осветительных приборов на тонких стальных балках, рабочих мостков и стен из ящиков и всевозможной машинерии. Кулисы, как он с восторгом обнаружил, составляли единое пространство с глубиной сцены. Его подкованный в механике глаз распознал гидравлические подъемники – и дорогие! Это вам не самодеятельный театр, а настоящий храм Мельпомены, который конструировали, не считаясь с издержками, и он превосходил даже некоторые крупные бродвейские театры. Но все-таки помещение не являлось театром в полном смысле: зрительный зал был ограничен, пожалуй, пятьюдесятью креслами партера.