Пляска мертвецов

Как повествует старая хроника, в городишко Найсе, что лежит на берегу одноименной реки в Силезии, когда-то давно приехал один старый музыкант со своей волынкой. Кое-как перебиваясь, он играл сначала только для себя, но вскоре нашел благодарных слушателей, которые собирались тихими ночами под его окном, чтобы послушать его игру, и так он обзавелся знакомствами среди стариков и молодежи и завоевал их расположение, так что стало хватать не только на хлеб, но и на вино. Юные щеголи, которые поначалу лишь сидели под его окном, вели его теперь под окна своих возлюбленных и просили исполнять нежные серенады, что он и делал под аккомпанемент их вздохов и галантностей. Отцы семейств звали его на свои пирушки, и редкая свадьба в

городке обходилась без того, чтобы мастер Виллибальд не выдал по этому поводу весь свадебный репертуар. Именно для таких случаев им была найдена настолько глубокая и проникновенная манера игры, в которой, словно в прелюдии к супружеской жизни, сменяли друг друга и чередовались серьезное и смешное, радостное и грустное, так что от старинного, дедовского немецкого танца, без которого немыслима была любая свадьба, не осталось и следа. Когда он начинал играть таким образом, ни одна самая чопорная красотка не могла устоять на месте, и у самой почтенной матроны ноги сами пускались в пляс, а седовласые старики кружились в танце со своими цветущими внучками, поэтому и стали называть этот танец, за то что он возвращал старикам молодость, сначала в шутку, а потом и по привычке «дедушкиным».

У мастера Виллибальда жил один молодой человек, художник, которого все считали настоящим или приемным сыном старого волынщика. Но на него веселое искусство старика никак не действовало. Он был невесел даже во время самой веселой музыки, а на пирушках, куда его часто приглашали, почти никогда не танцевал и чаще забивался в угол и неотрывно смотрел оттуда на самую привлекательную танцовщицу, не решаясь, однако, ни заговорить с ней, ни пригласить на танец, так как городской фогт, ее отец, был суровым и упрямым человеком, который счел бы униженным свое достоинство, если бы простой художник посватался к его дочери. Однако юная прекрасная Эмма думала по этому поводу совсем не так, как ее отец: ей нравился молодой художник, и, к его удовольствию, ее легкомысленная головка часто застывала в неподвижности, когда она замечала, как Видо втайне любуется чертами её лица. Правда, когда она угадывала в его взгляде немую благодарность, она краснела и отворачивалась, но краска румянца на ее щеках разжигала еще больше огонь любви и надежды в сердце художника Видо.

Волынщик Виллибальд давно пообещал свою помощь больному от любви юноше. То он хотел, как второй Оберон из Папагена, довести фогта своей танцевальной музыкой до такого изнеможения, что тот пообещал бы ему самое дорогое, а именно дочь в жены Видо. То предлагал он, как новый Орфей, вывести силой своей музыки невесту из преисподней отцовского надзора; но Видо всегда возражал, что не хочет причинять горя отцу своей любимой и что он полагается в большей степени на свое терпение и обходительность с ним:

«Ты простофиля, — сказал тогда Виллибальд, — если надеешься привлечь внимание богатого чванливого дурака настоящим человеческим чувством, каким является твоя любовь; он не пойдет на это, вот увидишь, без кое-каких „египетских испытаний [1] “. Как только невеста будет в твоих руках, а он не сможет ничего изменить, ты увидишь, как он сменит гнев на милость. Я был глупцом, пообещав тебе ничего не делать против твоей воли, но смерть перечеркивает любые обещания, и я тебе еще помогу так, как сумею».

Тем временем художник Видо был не единственный человек в городке, которому фогт был как бельмо на глазу. Все бюргерство не питало особой симпатии к своему главе и неоднократно, в шутку или всерьез, пыталось подстроить ему какую-нибудь каверзу, потому что он часто беспощадно наказывал горожан по малейшему подозрению, если они не могли откупиться большим штрафом, и после ежегодной винной ярмарки в Йеннере им приходилось обычно относить за кратковременное удовольствие всю выручку в ратушу или фогту.

Однажды, когда найсский деспот подвергнул терпение горожан слишком суровому испытанию, они не выдержали. Горожане собрались вместе, напугав тем самым своего мучителя, так как угрожали ему ни многим ни малым, а поджогом его дома, чтобы фогт сгорел там со всем нечестно им нажитым.

Тут к мастеру Виллибальду пришел Видо и сказал: «Теперь, мой старый друг, настал, наконец, час, когда искусство может помочь мне, как вы мне это часто обещали. Если звуки вашей музыки в самом деле так удивительны, как вы утверждаете, то попробуйте освободить фогта и укротить всеобщий гнев. Он наверняка пообещает вам в награду все, что вы пожелаете. Тогда вы, в свою очередь, замолвите словечко за меня и мою любовь и потребуете Эмму в награду за свою помощь».

Волынщик посмеялся над его речью и ответил: «Нужно исполнять желания детей, чтобы они не кричали». Он взял свою волынку и пошел на рынок, где народ, вооружившись пиками и жердями, факелами и банками со смолой, шумел и штурмовал двери дома.

И вот мастер Виллибальд остановился у одной из колонн и весело завёл своего «Дедушку»; и едва до горожан донесся знакомый мотив, как прояснились ожесточившиеся лица, распрямились нахмуренные брови, пики и смоляные факелы выпали из яростно сжатых пальцев, и неистовая толпа, осаждавшая дом, сменила свой бег на плавные шаги менуэта. B пляс пустились все, и шумный рынок сразу превратился в весёлую танцплощадку. A волынщик пошел себе дальше по улицам города со своей чудесной волынкой, и вся процессия следовала за ним, и каждый горожанин возвращался в свой дом, который он еще совсем недавно покидал с совсем другими намерениями.

Словам благодарности спасенного фогта мастеру Виллибальду, казалось, не будет конца; в качестве вознаграждения он готов был пообещать ему все что угодно, вплоть до половины своего состояния. Волынщик в ответ засмеялся и сказал, что так высоко он не метит и что ему лично не нужно ничего из суетных благ, но если строгий господин дал ему слово и ему угодно, чтобы он попросил его о чем-нибудь, то он просит руки его прекрасной Эммы для своего Видо.

это пришлось сильно не по нутру городскому фогту. Он всячески изворачивался и уклонялся, но когда мастер напомнил ему об обещании, фогт поступил так, как обычно всегда поступали сильные мира сего в те далекие времена: он счёл себя оскорбленным в своем достоинстве и объявил мастера нарушителем спокойствия и врагом гражданского порядка и посадил его на время в карцер, для того чтобы тот забыл обещания, данные ему городским головой. При этом он обвинил его в колдовстве и возбудил против него отвратительный процесс, утверждая, что тот является не кем иным, как небезызвестным хаммельнским волынщиком и крысоловом, который однажды заставлял танцевать детей, а теперь то же самое проделывает и со взрослыми.

Благодаря этой фальсификации фогту удалось отвратить сердца всех сочувствовавших от заключенного. Страх перед колдовством и пример с детьми из Хаммельна подействовали так сильно, что судебные заседатели и писцы день и ночь работали не покладая рук, а городской казначей уже составил смету на сооружение костра для сожжения; звонарь попросил новую веревку на колокол для похоронного звона, плотники сколачивали доски под возвышения для зрителей будущей экзекуции, а члены суда уже составляли вчерне акт уголовного суда о смертной казни. Однако мастер Виллибальд опередил поспешные шаги юристов, поскольку он, от души посмеявшись над всей обстоятельностью приготовлений к его смерти, лег на свою соломенную постель и умер.

Незадолго до своей смерти он обратился к Видо: «Юноша, если судить по тому, как ты смотришь на вещи и на людей, помочь тебе невозможно. С меня довольно трюков, которые мне пришлось вытворять из-за твоей глупости. Ты достаточно взрослый для того, чтобы понять, что нельзя, по крайней мере, в собственных делах чересчур полагаться на человеческую доброту, даже если ты сам слишком добр для того, чтобы вообще утратить веру в других людей. Я не стал бы рассчитывать даже на выполнение тобой моего последнего желания, если бы тебя не побуждала к этому твоя собственная выгода. Когда я умру, позаботься, чтобы со мной похоронили мою старую волынку. Тебе она не пригодится, если останется с тобой, но принесет тебе счастье, если последует со мной в землю».