Пляска смерти
Шрифт:
И вот они развлекаются в машине, и вдруг она слышит какой-то шум – ветка треснула или что-то еще. Словно по лесу кто-то к ним подбирается. Тут ей становится по-настоящему страшно, она плачет, впадает в истерику и все прочее, как бывает с девушками. И умоляет парня отвезти ее домой. А парень все твердит, что ничего не слышит, но ей кажется, что она видит в зеркале заднего обзора, будто кто-то скорчился за машиной, смотрит на них и улыбается. Тогда девушка говорит, что если он сейчас же не отвезет ее домой, она больше никогда с ним не поедет, и прочий вздор. И наконец, парень включает двигатель, потому что уже успел кончить. И ее вопли ему надоели.
Вот они возвращаются домой, парень выходит, чтобы открыть ей дверцу, и вдруг замирает.
Тогда она выходит посмотреть, что случилось, и когда захлопывает дверцу, слышит будто какое-то странное хихиканье. Она поворачивается… И видит висящий на дверной ручке острый как бритва крюк.
История о Крюке – классический пример жестокого ужаса. В ней нет характеров, нет темы, нет никаких остроумных ходов; она не поднимается до красоты какого-то символа и не стремится ни к каким обобщениям – событий, сознания или человеческой души. Чтобы найти все это, следует обращаться к “литературе” – например, к рассказу Флэннери О'Коннор note 15 “Хорошего человека найти нелегко” (A Good Man Is Hard To Find), который по сюжету и композиции очень похож на историю Крюка. Но рассказ о Крюке существует с одной-единственной целью: до полусмерти пугать детишек в темное время суток.
Note15
Известная американская писательница, представительница литературы Юга Рассказ, о котором идет речь, дал название одному из ее сборников.
Эту историю можно переделать – превратить Крюка в пришельца из космоса и дать ему корабль с фотонным или подпространственным двигателем или сделать его существом из параллельного мира а-ля Клиффорд Саймак. Но ни одна из этих уловок не превратит историю Крюка в научную фантастику. Это очевидное, несомненное произведение жанра ужасов, и весь его сюжет, вся его лаконичность, все особенности направлены лишь на достижение эффекта последней фразы, удивительно похожей на “Хэллоуин” (Halloween) Джона Карпентера (“Это было привидение”, – говорит Джеми Ли Кертис в конце фильма. “Да”, – негромко соглашается Доналд Плезенс) или “Туман” (The Fog). Оба фильма очень страшные – и оба берут начало в истории о Крюке.
Складывается впечатление, что ужас просто существует – вне всяких дефиниций и здравого смысла. В статье “Голливудское лето ужасов” из “Ньюсуик” (имеется в виду лето 1979 года – лето “Фантазма” (Phantasm), “Пророчества” (Prophecy), “Рассвета мертвецов” (Dawn of the Dead), “Ночного крыла” (Nightwing) и “Чужого” (Alien)) автор пишет, что в самых пугающих сценах из “Чужого” зрители скорее склонны стонать от отвращения, нежели кричать от ужаса. Это неоспоримо: достаточно неприятно на миг смутно увидеть желеобразное крабоподобное существо у кого-нибудь на лице, но идущая вслед за этим отвратительная сцена “разрывания груди” вызывает дрожь омерзения.., и происходит это за обеденным столом. Вполне хватит, чтобы извлечь из вас весь поп-корн, который вы только что съели.
Если говорить о рациональном осмыслении жанра ужасов, то максимум, что я могу сказать, – это то, что он существует на трех более или менее независимых уровнях, причем каждый последующий уровень менее “чист”, чем предыдущий. Самая чистая эмоция – ужас, такой, который рождает в человеке история о Крюке или старинная классическая “Обезьянья лапа” (The Monkey's Paw). В каждой из этих историй нет ничего внешне отвратительного: в одной – крюк, в другой – высушенная обезьянья лапа, которая с виду ничуть не страшнее любой пластмассовой безделушки для розыгрышей, что во множестве продаются в магазинах. Только то, что способно увидеть сознание в этих историях, превращает их в квинтэссенцию ужаса. В “Обезьяньей лапе” раздается стук в дверь и убитая горем женщина идет открывать. И когда дверь распахивается, там нет ничего, кроме ветра… Но наше сознание начинает гадать, что было бы за дверью, если бы муж женщины не слишком торопился с третьим желанием, – и
Ребенком я десятками глотал комиксы-страшилки Уильяма М. Гейнса; “Страшное место” (The Haunt of Fear), “Байки из склепа” (Tales from the Crypt), “Склеп ужаса” (The Vault of Horror) – и всех его подражателей (как с записями Элвиса: Гейнсу часто подражали, и очень удачно, но ничего равного оригиналу так никто и не создал). Эти комиксы пятидесятых до сих пор остаются для меня вершиной ужаса, вернее, страха – эмоции, которая чуть менее чиста, нежели ужас, потому что порождается не только сознанием. Страх включает в себя и физическую реакцию при виде какого-либо уродства.
Вот, например, типичный рассказ. Жена героя и ее любовник хотят избавиться от героя, а потом сбежать и пожениться. Почти во всех комиксах пятидесятых годов женщины изображаются слегка перезрелыми, соблазнительными и сексуальными, но беспредельно злыми: убийственные суки, которые, подобно паучихе-ктенизиде, испытывают после полового сношения непреодолимую потребность сожрать партнера. Эти двое, которые вполне могли бы сойти со страниц романа Джеймса М. Кейна note 16 , приглашают беднягу мужа на прогулку, и дружок жены всаживает ему пулю меж глаз. Труп ставят в ящик с цементом и, когда раствор застывает, бросают с моста в реку.
Note16
Американский писатель, автор триллеров, самый известный из которых – “Почтальон всегда звонит дважды”; по этому роману сняты два фильма.
Две или три недели спустя наш герой, живой труп, разлагающийся и изъеденный рыбами, выходит из реки. Он бредет к жене и ее приятелю.., и, как можно догадаться, не затем, чтобы угостить их стаканчиком. Никогда не забуду реплику: “Я иду, Мэри, но мне приходится идти медленно.., потому что от меня отваливаются кусочки…"
В “Обезьяньей лапе” упор делается на воображение читателя. Он все додумывает сам. В комиксах-страшилках (так же как в дешевых журналах 1930-1955 годов) важную роль играют внутренности. Как было замечено выше, старик в “Обезьяньей лапе” успевает пожелать, чтобы страшное привидение исчезло. В “Байках из склепа” Существо из Могилы, жуткое и огромное, тут как тут, когда дверь открывается.
Страх – это непрекращающееся биение сердца старика в “Искусственном сердце” – торопливый стрекот, “так стрекочут завернутые в тряпку часы”. Страх аморфен, но в удивительном романе Джозефа Пейна Бреннана “Слизь” (Slime) он обретает плоть, когда эта самая слизь поглощает жалобно скулящего пса note 17 .
Но есть и третий уровень – отвращение. Именно к нему относится та самая “разорванная грудь” в “Чужом”. Но лучше взять другой пример Омерзительной Истории, и мне кажется, что рассказ Джека Дэвиса “Грязная игра” (Foul Play) из “Склепа ужаса” как раз подойдет. И если в эту минуту вы сидите в гостиной и жуете чипсы или крекеры, вам лучше отложить их, потому что по сравнению с тем, о чем пойдет речь, “разорванная грудь” в “Чужом” кажется сценой из “Звуков музыки”. Вы заметите, что в рассказе нет подлинной логики, мотивации, развития образов, но, подобно истории Крюка, этот рассказ делает гораздо больше, чем просто дает пример распределения по трем уровням.
Note17
Сама Кейт Вильгельм, признанный мастер мейнстрима и научной фантастики, автор “Где недавно так сладко пели птицы” (Where Late the Sweet Birds Sang) и “Теста Клюистон” (Clewision Test), начала карьеру небольшим, но чрезвычайно впечатляющим ужастиком “Клон" (The Clone), написанном в соавторстве с Тедом Томасом. В этом романе аморфное существо, состоящее почти исключительно из протеина (скорее не клон, а комок, как справедливо указывает “Энциклопедия научной фантастики”), образуется в канализационной системе большого города., на остатках попустившего гамбургера. Оно начинает расти, поглощая при этом сотни людей. В самой запоминающейся сцене ребенок втягивается за руку в кухонную раковину. – Примеч. автора.