Пляска смерти
Шрифт:
Фабиан уже почти дочитал письмо, а в нем, к его большому разочарованию, все еще не был затронут тот вопрос, который имел для него жизненно важное значение.
«Я столько настрочила, – кончала Криста, – но я под впечатлением моих бесед с настоятелем и не могу не писать вам о них. Уже поздно, мама сердится. Завтра рано поутру мы отправляемся в Кампанью. В следующем письме я, наконец, отвечу на ваше длинное и прекрасное письмо, «письмо настоящего друга», если можно так выразиться. Обещаю вам это».
Письмо Кристы, посвященное неутешительным рассказам настоятеля, по правде говоря, сильно разочаровало Фабиана и привело его в скверное
После нескольких недель томительного ожидания пришло, наконец, второе письмо от Кристы; на этот раз то самое, долгожданное письмо. Он стал читать его очень внимательно, вопреки своей привычке торопливо пробегать письма глазами.
Криста начинала с уверения, что она неделями носила с собой его длинное и прекрасное письмо, письмо настоящего друга, и что она много раз его перечитывала. И чем чаще она его читала, тем прекраснее оно ей казалось и тем большей отрадой были для нее дружеские чувства, которыми оно проникнуто.
Фабиан улыбнулся счастливой улыбкой, даже покраснел. Он снова почувствовал, как глубоко, по-настоящему любит он эту женщину. «Только бы она скорее вернулась, только бы скорее вернулась», – думал он.
Не раз, сообщала ему Криста, мысленно отвечала она на это письмо, но теперь, когда она взялась за перо, ей кажется, что это одно из тех писем, на которые нельзя ответить письменно, оно настойчиво требует живого, непосредственного общения.
«Вы пишете, что в моем присутствии ощущаете большую уверенность в себе и ясность, чувствуете себя как-то благородней и лучше. Это такая большая похвала для меня, что я не знаю, как на нее ответить. И потому умолкаю».
Впрочем, уже сейчас она может сказать, что радуется духовной близости, возникшей между ними. Так же как и он, она хочет, чтобы эта близость укрепилась. Она молит бога, чтобы это стало возможным. Так она и писала: «Молю бога».
Но здесь она снова чувствует, что перо беспомощно и необходима встреча. Она радуется, что снова увидит его, что они поговорят обо всем, чего нельзя написать, и надеется, что свидание не за горами.
«Я теперь часто мечтаю посидеть и поболтать с вами в нашем «Резиденц-кафе». Возможно, что мы с мамой вернемся раньше, чем предполагали, и если это случится, то не без вашей вины. Больше я вам ничего не скажу».
Фабиан почувствовал себя счастливым, читая эти строки. И сердце у него забилось сильнее.
Она писала еще об их общей знакомой, его клиентке, и одно замечание Кристы особенно его порадовало. «Если я люблю человека, – писала она, – то это не значит, что я непременно стремлюсь к браку, как Рут. Почему она не становится возлюбленной своего избранника, ведь это же было бы самое естественное, простое и понятное? Ей незачем ждать, пока он разведется с женой. Ведь Рут не какая-нибудь маленькая продавщица? Скажите ей мое мнение, когда она снова придет к вам в контору».
«Так мыслит только чистый, искренний человек, преодолевший все мелкие предрассудки», – думал счастливый Фабиан. Да, это женщина, на которой спокойно можно жениться, не рискуя раньше или позже прийти в ужас от ее отсталости, как это случилось в его браке с Клотильдой.
II
Письмо Кристы еще долго согревало сердце Фабиана. В бюро реконструкции теперь стало спокойнее, улеглась летняя сутолока, и Фабиан, не упрекая себя за бездействие, мог выпить иногда рюмочку ликера с друзьями. Даже когда снег облеплял покрытые смолой дорожные катки, рабочие в толстых чулках все еще работали на улицах среди дыма и чада. Только мороз прогнал их. Площадь Ганса Румпфа вчерне уже была закончена, и городской архитектор Криг надеялся, что к весне будут готовы и магазины и ларьки – словом, все вплоть до последней оконной рамы. Начиная с первого мая, на площади Ганса Румпфа раз в неделю будет базарный день, и начнется перестройка площади Ратуши.
Осенью прибыли, наконец, из Мюнхена план и рабочие чертежи Дома городской общины, сделанные одним модным архитектором и составлявшие гордость Таубенхауза.
Это было нечто вроде небоскреба довольно унылого вида, несмотря на четыре башенки по углам, напоминающие минареты. Фабиан заказал картину величиной с дверь, на которой это строение, высоко вздымающееся над вершинами Дворцового парка, выглядело очень внушительно. Картина получилась настолько удачной, что Таубенхауз даже пожелал повесить ее у себя в приемной, но Фабиан еще до того выставил ее в витрине ювелира Николаи, и прохожие долгое время дивились на это творение.
Подготовительные работы для постройки Дома городской общины были проведены еще поздней осенью. Храм мира в Дворцовом парке, поэтичный скромный пантеон в стиле Шинкеля, [14] построенный городом по окончании Освободительных войн, был разрушен и весной должен был быть снова воздвигнут где-нибудь в укромном уголке того же парка. На его месте, на зеленом холме, с которого был виден весь город, предстояло вырасти Дому городской общины. Пока что холм был точно измерен, и красные колышки отметили будущую линию фундамента; в этом году больше ничего нельзя было сделать.
14
Немецкий архитектор конца XVIII – начала XIX века, пытавшийся возродить в Германии стиль греческой архитектуры.
Затем машина Фабиана стала часто появляться на Вокзальной площади. По его заданию архитекторы уже работали над проектами ее перестройки. А потом Фабиан велел, все с теми же украшательскими атрибутами, написать маслом и новую площадь. Да, это площадь, какой не сыщешь и в столице, черт возьми! Люди диву давались, глядя на роскошные клумбы и газоны, на два чудесных фонтана, которые посылали в сказочно прекрасное небо свои сверкающие струи. Даже рекламы Ниццы и Монте-Карло не выглядели столь соблазнительно. Трамвайные станции превратились в изысканные галереи, а между фонтанами на крытой дерном площадке высился изящный павильон, окруженный маленькими столиками, совсем как в Париже. Когда иллюстрированная газета поместила эту фотографию, весь город был вне себя от восторга.
Таубенхауз! Таубенхауз! Крюгер по сравнению с ним был человеком, начисто лишенным фантазии. Разве мог он додуматься до чего-либо подобного?
Таубенхауз был так доволен, что собственной персоной заявился в контору Фабиана, чего он никогда не делал.
– Превосходно, – оказал он; лицо его сохраняло свою обычную неподвижность. – Мы можем гордиться нашей новой площадью. Примите мои поздравления. – И затем, строго взглянув на Фабиана, добавил: – Прошу вас, дорогой правительственный советник, впредь ничего не опубликовывать в печати без моей санкции.