Плюшевый мишка
Шрифт:
С тех пор как Вивиана повсюду сопровождает его, приходится пользоваться автоответчиком и просить абонентов обращаться в клинику. Система сложная, из-за этого случались опоздания и всякого рода недоразумения, директриса, мадмуазель Роман, ворчала. Несмотря на видимую мягкость, она была несговорчива, и понадобился авторитет Шабо, чтобы она скрепя сердце уступила Вивиане уголок в своем кабинете.
Едва шагнув за порог застекленной двери, он заметил в конце коридора, у входа в зал ожидания, каких-то людей,
Она подбежала к профессору:
— Они настаивают, чтобы их провели к даме из одиннадцатой. Я устала им повторять, что вы требуете неукоснительного соблюдения больничных правил, но они говорят, что действуют по поручению своего посольства и что у них есть инструкции. Они принесли столько цветов, что мы просто не знаем, куда их девать. И с ними дама: ни слова по-французски, но напористее их всех, вместе взятых.
Конечно, она была уже в салоне, потому что он увидел ее гораздо позже — еще молодую женщину, очень толстую, с утра увешанную драгоценностями.
Ее можно было принять за гадалку.
— Буду весьма удивлен, если дама из одиннадцатой в состоянии принимать посетителей. Я позвоню вам сверху.
— Один из них, похоже, очень религиозный, говорит, что должен совершить какую-то церемонию в присутствии ребенка…
Озабоченный, Шабо поднялся наверх, надел белый халат. Если старшая сестра сегодня не дежурит, ее всегда можно вызвать, она живет на верхнем этаже клиники. Мадмуазель Бланш также не было, в полумраке одиннадцатой палаты он увидел мадам Лашер. Шторы были опущены. В тишине слышалось дыхание больной. Он взглянул на температурный листок и нахмурился:
— Она не приходила в сознание?
— Приходила, часов в восемь.
— Рвота?
— Были позывы, вышло немного слизи. Она очень мучилась, и я позвонила мадмуазель Буэ, она сказала, чтобы я положила ей на живот пузырь со льдом и дала болеутоляющее.
Все это было записано вкратце, условными знаками, на листке, который врач держал в руке. И все же он по привычке задавал вопросы.
Он стал щупать пульс, обеспокоенный температурой, которая, вместо того чтобы понижаться, повышалась.
— Она не просила, чтобы ей принесли ребенка?
— Она только спросила, жив ли он и мальчик ли это.
Когда я ей ответила, она сразу уснула. Время от времени она стонет, мечется во сне, пытается сбросить одеяло и сорвать аппарат. Я не отхожу от нее ни на секунду.
— Я скоро вернусь.
Из-за опущенных штор он не мог выглянуть в окно. Он решил продолжить, обход с седьмой. По коридору сновали сестры и одетые в голубую форму санитарки. Они бесшумно ходили взад и вперед, у каждой в руках была какая-нибудь ноша.
Его ассистент, доктор Одэн, должен был находиться выше этажом, в гинекологическом отделении: он вел группу больных и замещал профессора, когда тот уезжал из Парижа.
Интересно, ценит ли его Одэн, которого он принял к себе в клинику несколько лет назад, — уважает ли в нем начальство? Видя его изо дня в день, не растерял ли его подчиненный своего первоначального восхищения?
Что думал он о профессоре как о человеке? Разве не случалось ему, говоря с профессором, отводить взгляд, разве Шабо не замечал, что тому порой хотелось оставить за собой некоторых пациенток или уточнить диагноз?
Но, может быть, это все лишь плод воображения. Шабб уже не знал, где правда. Слишком много он думает, и, в конечном счете, всегда только о себе. Он постучал в дверь седьмой палаты. Пациентка стояла, она была в халате в цветочек и наводила порядок, словно в номере гостиницы, перекладывая и расставляя свои вещи по ящичкам и полкам.
Это была старая знакомая. У нее уже было двое детей, оба родились здесь, в клинике «Липы», и она освоилась тут так же, как на улице Анри-Мартэн, в его консультационном кабинете.
— Вы вполне успеете позавтракать в семейном кругу, профессор. Судя по всему, у меня еще есть часа три-четыре.
Она смеялась, будто кого-то облапошила. Она всегда смеялась. Звали ее мадам Рош. Муж ее, двадцатью годами старше, возглавлял мебельную фабрику, рекламные щиты которой можно видеть в переходах метро. Жизнерадостная толстушка, она не старалась похудеть и радовалась, когда беременела, тому, что становилась еще толще, гордо прогуливая свой живот до последнего дня по всем магазинам, ресторанам и театрам.
Каждую неделю на улице Анри-Мартэн она смеялась, розовая и голая, забираясь на весы:
— Вот увидите, я прибавила еще два килограмма!
Держалась она с невинным бесстыдством:
— Думаю, вы хотите осмотреть меня?
Она легла на кровать и приняла позу, как на гинекологическом кресле:
— Спорю на что угодно, что этот будет самым большим и, конечно, это мальчик…
Стоило ребенку шевельнуться в ее утробе, как она уже пыталась угадать по толчкам его пол, и еще ни разу не ошиблась.
— Надеюсь, он пойдет головкой?
Ее последний ребенок, девочка, шла вперед тазом, и хотя плод выходил с трудом, мадам Рош отказалась от анестезии.
— Я велела мужу позвонить около двух. Не стоит ему приходить раньше, чем меня переведут в родильную палату. Меня раздражает, когда я чувствую, что он ходит взад и вперед там, внизу.
Никогда Шабо не видел ее обеспокоенной или в дурном настроении. Она знала всех сестер, всех санитарок по именам и заказывала для них коробки шоколадных конфет. И как только ребенок рождался, ее муж приносил шампанское и она всем предлагала выпить.