По дорогам сказки
Шрифт:
– Уже наступает холодная зима, – сказала ласточка, – и я улетаю далеко-далеко, в дальние страны. Хочешь лететь со мной? Садись ко мне на спину, только привяжи себя покрепче поясом, и мы улетим с тобой от гадкого крота, улетим далеко, за синие моря, в теплые края, где солнышко светит ярче, где стоит вечное лето и всегда цветут цветы. Полетим со мной, милая крошка! Ты ведь спасла мне жизнь, когда я замерзала в темной холодной яме.
– Да, да, я полечу с тобой! – сказала Дюймовочка.
Она села ласточке на спину и крепко привязала себя поясом к самому большому и крепкому перу.
Ласточка стрелой взвилась к небу и
Вот наконец и теплые края! Солнце сияло тут гораздо ярче, чем у нас, небо было выше, а вдоль изгородей вился кудрявый зеленый виноград. В рощах поспевали апельсины и лимоны, а по дорожкам бегали веселые дети и ловили больших пестрых бабочек.
Но ласточка летела дальше и дальше.
На берегу прозрачного голубого озера посреди раскидистых деревьев стоял старинный белый мраморный дворец. Виноградные лозы обвивали его высокие колонны, а наверху, под крышей, лепились птичьи гнезда. В одном из них и жила ласточка.
– Вот мой дом! – сказала она. – А ты выбери себе самый красивый цветок. Я посажу тебя в его чашечку, и ты отлично заживешь.
Дюймовочка обрадовалась и от радости захлопала в ладоши.
Внизу, в траве, лежали куски белого мрамора – это свалилась верхушка одной колонны и разбилась на три части. Между мраморными обломками росли крупные, белые как снег цветы.
Ласточка спустилась и посадила девочку на широкий лепесток. Но что за чудо? В чашечке цветка оказался маленький человечек, такой светлый и прозрачный, словно он был из хрусталя или утренней росы. За плечами у него дрожали легкие крылышки, на голове блестела маленькая золотая корона, а ростом он был не больше нашей Дюймовочки. Это был король эльфов.
Когда ласточка подлетела к цветку, эльф не на шутку перепугался. Ведь он был такой маленький, а ласточка такая большая!
Зато как же он обрадовался, когда ласточка улетела, оставив в цветке Дюймовочку! Никогда еще он не видал такой красивой девочки одного с ним роста. Он низко поклонился ей и спросил, как ее зовут.
– Дюймовочка! – ответила девочка.
– Милая Дюймовочка, – сказал эльф, – согласна ли ты быть моей женой, королевой цветов?
Дюймовочка поглядела на красивого эльфа. Ах, он был совсем не похож на глупого, грязного сынка старой жабы и на слепого крота в бархатной шубе! И она сразу согласилась.
Тогда из каждого цветка, перегоняя друг друга, вылетели эльфы. Они окружили Дюймовочку и одарили ее чудесными подарками.
Но больше всех других подарков понравились Дюймовочке крылья – пара прозрачных легких крылышек, совсем как у стрекозы. Их привязали Дюймовочке за плечами, и она тоже могла теперь летать с цветка на цветок. То-то была радость!
– Тебя больше не будут звать Дюймовочкой. У нас, эльфов, другие имена, – сказал Дюймовочке король. – Мы будем называть тебя Майей!
И все эльфы закружились над цветами в веселом хороводе, сами легкие и яркие, как лепестки цветов.
А ласточка сидела наверху в своем гнезде и распевала песни как умела.
Всю теплую зиму эльфы плясали под ее песни. А когда в холодные страны пришла весна, ласточка стала собираться на родину.
– Прощай, прощай! – прощебетала
Там у нее было маленькое гнездышко, как раз над окном человека, который умел хорошо рассказывать сказки. Ласточка рассказала ему про Дюймовочку, а от него и мы узнали эту историю.
Снежная королева. Пересказали Т. Габбе и А. Любарская
Ну, начнем. Дойдя до конца нашей истории, мы будем знать больше, чем теперь.
Так вот, жил-был на свете злой-презлой тролль, настоящий дьявол. Он всегда рад был причинить кому-нибудь неприятность. Однажды он был в особенно хорошем расположении духа: ему удалось смастерить такое зеркало, в котором все доброе и прекрасное уменьшалось до того, что его и разглядеть было невозможно, а все негодное и безобразное, напротив, бросалось в глаза и становилось еще хуже. Прекраснейшие леса и поля, отражаясь в этом зеркале, казались вареным шпинатом, а красивейшие из людей – отвратительными уродами: голова у них была там, где должны быть ноги, ноги – там, где голова, а туловища совсем не было. А если у кого-нибудь на щеке или на носу была веснушка или родинка, она расплывалась по всему лицу, так что лица и вовсе нельзя было узнать.
Это очень забавляло тролля, и он не мог нарадоваться своей выдумке.
Все ученики тролля – у него была своя школа – рассказывали о зеркале, словно о каком-то чуде.
– Вот теперь, – говорили они, – можно увидеть наконец весь мир и людей в настоящем свете.
И они принялись шнырять со своим зеркалом по всей земле. Скоро не осталось ни одной страны, где бы они не побывали, ни одного человека, на которого бы они не навели свое кривое зеркало. Напоследок захотелось им добраться до самого неба.
Все выше и выше, все ближе и ближе к солнцу летели они, и зеркало у них в руках кривилось и корчилось все больше и больше. И вдруг оно до того перекосилось, что вырвалось у них из рук и, рухнув на землю, разбилось вдребезги.
Но ничего хорошего из этого не получилось. Миллионы, биллионы, триллионы осколков натворили на земле еще больше бед, чем само зеркало.
Мельчайшие осколки, не крупнее песчинки или даже еще меньше, разлетелись по всему свету. Они попадали людям в глаза да так и оставались там. Но это бы еще ничего. Гораздо хуже было то, что человек с таким осколком в глазу начинал все видеть вверх ногами, шиворот-навыворот, вкривь и вкось, в хорошем видел плохое, а плохого не отличал от хорошего, потому что каждый осколок кривого зеркала так же искажает то, что в нем отражается, как и все зеркало. Иной раз осколок попадал человеку прямо в сердце, и это было страшнее всего: сердце превращалось от этого в кусок льда.
Были и осколки побольше, они вполне годились для очков. Но в этих очках люди видели не лучше, а хуже: ясное казалось в них мутным, а прямое – кривым.
Были совсем большие осколки – их даже можно было вставлять в оконные рамы. Но уж в эти окна не стоило смотреть на белый свет, на свою улицу, на добрых друзей: все равно ничего хорошего не увидишь!
Злой тролль от удовольствия потирал руки и хохотал до колик, словно его щекотали.
А по ветру носилось еще многое множество осколков разбитого зеркала.