По краю бездны. Хроника семейного путешествия по военной России
Шрифт:
Она была младшей из сестер, миниатюрной и хрупкой; ноги слушались ее не очень хорошо, и ей было трудно передвигаться без палки, а руки у нее все время дрожали. Но она была очень красива, с ясными голубыми глазами и скульптурными чертами лица, казалось, неподвластными времени. А внутри нее жил вечный подросток, жаждущий предложить дружбу ее четырехлетнему крестнику.
Причину инвалидности тети Марыни мне объяснили позже. Родителями сестер были двоюродные брат и сестра, наследники Лобзова и Котчина соответственно. По-видимому, родители настаивали на этом союзе, хотя и любовь между ними была. От Ватикана было получено особое разрешение на том основании, что они уже ожидали ребенка. (Моя мать упорно настаивала, что ребенка не было: Полюбиньские никогда бы этого не позволили. Но, по-видимому, их принципы были достаточно гибкими, чтобы позволить им прибегнуть к небольшому шантажу, основанному на лжи.) Тетя Марыня расплачивалась за брак между близкими родственниками. Спешу добавить, что отец был связан с Полюбиньскими через предыдущее поколение, а мать приходилась тетушкам внучатой племянницей. Именование «тетя Марыня» имело своей целью избежать нудной точности. В действительности она приходилась мне двоюродной прабабушкой.
Марыня родилась в конце 1840-х годов. Сейчас, когда я пишу эти строки, я думаю о том, что она на несколько лет пересеклась с моим отважным родственником Иосифом (Этьеном-Франсуа-Ксавьером) Гедройцем, Adjudant Commandant (адъютантом) наполеоновского штаба. На поле Ватерлоо император присвоил ему чин бригадного генерала. По понятным причинам это повышение не имело хода, и кузен Иосиф, которого русские тем временем лишили собственности в Литве, был обречен существовать в Париже всего лишь на полковничью пенсию. Он родился в 1787 году, и таким образом, тетя Марыня стала мостиком между мной и людьми, жившими аж в XVIII веке.
В юности тетя Марыня принимала какое-то участие в польско-литовском восстании 1863 года; тут, конечно, не обошлось без двух ее кузенов, с оружием в руках боровшихся против Российской империи. Должно быть, в это время она была не просто красива, но и полна задора. У нее был поклонник; мать унаследовала от нее часы, на которых было выгравировано: «La rose est pour un jour; vous ^etes pour toujours» [7] Но все это ничем не кончилось. Не исключено, что семью поклонника пугала ее болезнь. И она плавно вошла в роль нежно любимой тетушки — старой девы, такой, без которых не обходилась деревенская жизнь, пока не рухнул старый мир. Мне кажется, ей нравилось ее особое положение.
7
Роза на день, а вы навсегда (фр.).
Тетушка Марыня, больше всего похожая на фарфоровую статуэтку, дымила как паровоз. Возможно, это и не соответствовало ее внешности или обычаям того времени, но в этом выражался ее свободный дух. И конечно, речь не шла об обычной никотиновой зависимости. Знаток изысканнейших сортов табака, она экспериментировала с разными сортами и создавала собственные смеси. Я знаю только, что в него входили разные сорта турецкого и виргинского табака — пропорции не разглашались. Однако имелась проблема: при помощи хитроумной викторианской машины эту смесь надо было сформировать в сигарету, а для ее бедных дрожащих рук это было непросто. И тогда она обратилась ко мне (четырех-, не то пятилетнему на тот момент) с предложением: она позволит мне играть своей машиной, и, возможно, со временем я научусь делать для нее сигареты. Устоять перед таким предложением было невозможно. Иметь дело со столь передовой технологией было честью, а кроме того, в этом был вызов. Вскоре я овладел искусством изготовления сигарет, и мы с ней наслаждались счастливыми часами, когда я был занят делом, а она придумывала развлечения. Иногда ее чувство юмора заводило ее слишком далеко: например, однажды днем она вытащила обе свои вставные челюсти и стала клацать ими передо мной. Меня и по сей день несколько пугает вид вставных зубов.
Мать, конечно, ничего об этом не знала, что добавляло остроты нашему заговору. Мартечка, разумеется, знала, но решила не вмешиваться, она не хотела портить удовольствие тете Марыне.
Весть о том, что я имею доступ к высококачественному табаку, вскоре разлетелась по фермам. Полагаю, были основания надеяться, что я могу помочь в некотором перераспределении богатства. Не помню, чтобы я полностью поддался коррупции, но пара моих ближайших друзей действительно иногда наслаждались экзотической смесью моей тетушки. В конце концов я не устоял и рассказал тетушке, как высоко ценятся ее сигареты. И не пожалел, когда увидел, как она наслаждается славой.
Тетя Марыня почти не говорила о своих предках. Она жила в окружении их портретов, обращаясь с ними как с хорошими знакомыми. Каждый вечер она «посещала» своих родителей, чтобы пожелать им спокойной ночи. Все мы знали — и она знала, что мы знаем, — что у нее была особая роль в семейной истории: она была последней в роду, ей суждено было передать наследие Полюбиньских в руки избранных ею преемников, Гедройцев.
Частью этого наследия была коллекция семейных историй, которые она рассказывала с большим вкусом. Одна из них была о легендарной жадности родственницы, запиравшей сахарницу на амбарный замок. Не довольствуясь этим, она ловила муху и, прежде чем запереть замок, заточала ее в сахарницу. Если, отпирая, она обнаруживала, что мухи нет, она понимала, что имела место кража. Гигиена, разумеется, была для этой одержимой дамы не столь существенна.
В другой истории речь шла о двух котчинских предприятиях: одно занималось изготовлением вишневого ликера, которым славилось поместье, а на соседней с ним птицеферме выращивали индеек. Однажды человек, отвечавший за производство «вишневой водки», неосторожно выбросил целую гору вишен, пропитанных чистым спиртом, а индюшки нашли ее и склевали. Вскоре двор был усеян в стельку пьяными птицами, которых — поспешно — сочли жертвами чумки. Работники ощипали злосчастных пьяниц и побросали «тушки» в сторону, чтобы избавиться от них. Но не успели это сделать: «тушки» ожили, и двор наполнился голыми и растерянными индюшками (я до сих пор вижу смеющиеся глаза тетушки Марыни, когда она подходит к кульминации рассказа). К сожалению, птиц пришлось забить, и в меню господского дома долго еще входила «индейка под тысячей соусов».
Тетя Марыня, смешливая заговорщица и рассказчица, была и гранд-дамой. Эти две стороны ее личности сосуществовали естественным и изящным образом. Она никогда не пыталась делать важный вид или быть центром внимания. Она ненавидела быть для кого-нибудь обузой, особенно для тех, кто за ней ухаживал. Однажды утром в конце 1935 года — я очень живо это помню — она сказала, что чувствует себя несколько усталой. Ее проводили в постель, и она умерла так же, как жила, тихо и мирно. Для ее маленького крестника, дружбу с которым она с таким обаянием и озорством взращивала, это была тяжелая утрата.
Повседневная жизнь в Лобзове была простой и экономной. Все развлечения были домашними: верховые прогулки, пикники, любительские спектакли и вылазки на реку Щару. На покупные удовольствия смотрели косо. Младшие дети оттачивали искусство ходить на ходулях — самодельных и очень высоких. В 1938 году при помощи местной неквалифицированной рабочей силы был разбит теннисный корт. Он вполне годился для начинающих.
Мои родители придерживались мнения, что ездить за границу с туристическими целями необязательно. Ресторанов избегали на том основании, что творения Каси Супрун не хуже любого городского повара. В день выдавалась одна конфета под девизом quelque chose de bon [8] (от предыдущего семейного девиза pro publico bono [9] отказались как от слишком заумного). С другой стороны, во время поездок в Варшаву или Вильно (сегодняшний Вильнюс) мы обычно ходили в театр или в оперу — по инициативе отца.
8
Игра слов: quelque chose de bon означает «что-то хорошее» (фр.), а bonbon — «конфета».
9
На благо общества (лат.).
Нас постоянно посещали кузены и друзья из Вильно, Варшавы и Литовской республики. Часто приезжала тетя Манюся, старшая сестра матери, вооруженная детскими стишками собственного сочинения, которые должны были шокировать няню Мартечку; один из них был песенкой во славу ковыряния в носу.
Приезды дяди Хенио становились событиями. Дети и женщины его обожали. Мне и сегодня звонит дама за девяносто, которая все наши разговоры сводит к фразе: «Ваш дядя Хенио». Он был внимателен и потому очень пунктуален. Домочадцам случалось обнаружить его в конце нашей километровой подъездной дороги отдыхающим в тени дерева, у которого была припаркована его машина, в ожидании назначенного времени. И только тогда он триумфально подъезжал к дому. Для меня у него была особая песня, в которой он умело имитировал оркестровые инструменты. А для моих друзей и родственников он сочинил сагу о двух португальских аристократах, маркизе Биголаско и его кузене, намного младше его, графе Вальгодеско. «Биголаско» звучало по-португальски, но в действительности это было производное от нашего родного польского Bij-go-laska, т. е. «бей его палкой». «Вальгодеско» было обязано своим происхождением другой польской фразе — Wal-go-deska, «вали его доской». Кульминацией визитов дядюшки Хенио становились тайны последних приключений наших героев, сдобренные военными подвигами и любовными похождениями.