По мнению Дадасофа. Статьи об искусстве. 1918–1970

Гордины Братья

Не представляется возможным утверждать, что здесь имеются в виду лишь изменения форм живописи и скульптуры, как это сегодня пытаются преподнести видные деятели группы. Что, однако, предприняли эти господа, чтобы воплотить свои идеи, так благозвучно сформулированные в циркулярах и манифестах? К началу 1921 года руководители представили на рассмотрение рабочему комитету «Н. г.» прелестный план: «…основать саксонско-веймарскую академию, члены которой должны стать профессорами. На должность профессоров были выдвинуты господа Мельцер, Кляйн, Тапперт, Херцог, Брасс, Беллинг¹. Обязательным опознавательным знаком станет ленточка в петлице. Эти профессора будут официальными представителями “Н. г.”. Их обязанностью станет отбор новых членов академии других профессий (например, Эйнштейна)». Хотя эта попытка разделить группу на два класса и провалилась, в первую очередь из-за её неприятия рядовыми участниками, само намерение вознестись в лучший класс буржуазных деятелей искусства не исчезло и не воплощено только из-за того, что руководство ведёт двустороннюю борьбу. Немногие изложенные здесь факты являются достаточным основанием, чтобы оправданно выразить наш протест.

«Ноябрьская группа» была якобы основана деятелями искусства, желавшими воплотить в жизнь революционное стремление к чистому товариществу и к сотрудничеству с трудящимися массами вне схем деятельности и жульничества снобистских художественных клубов и спекуляций торговцев искусством. Поэтому в «Ноябрьскую группу» вошли молодые и пролетарски настроенные художники. На бесчисленных заседаниях и дискуссиях снова и снова подчёркивалось, что «Ноябрьская группа» должна расширять свои границы только вправо и ни в коем случае не влево. Очевидно, в силу убеждений, прямо противоположных идее движимой пролетариатом революции, ни один из руководящих членов группы ни на секунду не задумывался об отказе от обычного для любого

другого мещанского художественного объединения присутствия привилегированной верхушки – своими лицемерными речами они лишь создали такую видимость, чтобы в старой, подлой художественной манере поднять собственную самооценку за счёт как можно большего количества участников, на которых презрительно, как на стадо, руководители взирают с высоты своей славы. Вместо каких-либо попыток отвержения исполняемых художниками в капиталистическом обществе ролей трутней и проституток эти авторитеты предприняли всё для продвижения себя и собственных интересов, используя членов группы в качестве безвольного голосующего стада. Они возводят статуи, в которых нет и следа свободы и товарищества, они всеми силами добиваются милости стоящих у руля задержавшихся на своём посту правительства Людендорфа, Каппа и Стиннеса² и так далеко зашли в своём бесстыдстве и беспринципности, что добровольно позволяют правительству себя насиловать и оскорблять. Их сердца и помыслы нереволюционны и, что ещё хуже, беспринципность их настолько сильна, что становится невозможным вести с ними разговор, как это должно делать человеку с человеком. Лидерам было известно о том, что молодые участники группы в известной мере верили в пролетарскую революцию и чувствовали необходимость слияния художников с рабочими массами, что определённая часть участников не желала быть художниками в рамках мещанских культурных представлений, так как видели в формировании якобы революционной эстетики не путь к высвобождению собственного человеческого, а искали в нём разрешения самой художественной сути, инструмента удовлетворения спящего стремления масс к чистой и неотравленной жизни, а также из-за того, что не желали более, руководствуясь заимствованной из мещанской эстетики системой ценностей, выступать заносчивым и надменным экспертным лицом при самовольном суде над человеческими стараниями и методами работы. Все надежды и желания этой части участников были уничтожены руководством с помощью торгашеских хитростей, лживых намёков на «известную несговорчивость художников» и брутальным использованием средств власти. Коррумпированная клика руководителей придерживается своего диктаторского поведения, ставя своё «Нет» выше всех стремлений к действительно революционной и человеческой цели и не стыдится признать, что сближение, а тем более отождествление задач «Ноябрьской группы» с современными революционными и человеческими задачами им неприятно и ненавистно, потому как пагубно для коммерции и репутации. Что они предприняли, когда революционная часть участников потребовала от них занять жёсткую позицию в связи с угрозами и крючкотворством со стороны министерства культуры, с которыми столкнулась «Н. г.», участвуя в Большой берлинской художественной выставке на Лертском вокзале?³ Ничего, потому как руководители спасали лишь собственную славу и доход, игнорируя взгляды действующих сил группы. Министерство угрожало запретить открытие секции «Н. г.», если там, как и в прошедшие годы, будут выставлены работы, не отвечающие взглядам власти на искусство. Они прогнулись; председатель руководства Большой берлинской, Шлихтинг⁴, распространял своё полностью надуманное моральное порицание двух не понравившихся ему картин Рудольфа Шлихтера и Отто Дикса⁵, он угрожал прокурорской службой, и группа, как выяснилось, тоже должна прогнуться; рейхспрезидент Эберт⁶ на открытии вальсировал по залам, своим видом давая понять бессмысленность стараний. И рыцарские сердца художников были удовлетворены – их тщеславие погрелось в лучах «владыки», этого лакея эксплуатации и покровителя чрезвычайных судов. Руководители получили все пощёчины за свою беспринципность, однако мы, те, кто считает себя в ответе за незамаранную человечность, не имеем и никогда не имели с ними ничего общего. Наша любовь принадлежит пролетариату, потому как лишь пролетариат достигнет коммунизма, равноправия всех людей и видов деятельности, свободы от рабства и эксплуатации. Мы не для того художники, чтобы лениво и безответственно жить за счёт страсти к роскоши эксплуататоров. Мы чувствуем солидарность с помыслами и стремлениями пролетариата к воплощению человеческого единения, при котором не существует угроз, при котором человек работает не как сейчас, из протеста против общества – чтобы потом жить на их подачки, паразитировать; мы испытываем чувство обязательства, налагаемое на нас призывами пролетариата поставить мир на путь жизни, проникнутой чистым духом. Мы откликаемся на них; чтобы пройти вместе с массами путями воплощения такого товарищества. И потому мы говорим руководителям: главной целью должно стать преодоление путаницы понятий эстетики посредством новой предметности, которая рождается из отвращения перед истощившим себя мещанским обществом или из расширенных поисков беспредметной оптики, которая таким же образом ищет в отказе от этой эстетики пути перехода от индивидуальности к новому типу человека. В «Н. г.» в её нынешнем виде для этих настроений нет места и сочувствия; такие стремления лидеры группы называют китчем и бессмыслицей и противопоставляют им свои эстетические принципы, ставя диктатуру модников и коммерсантов выше устремлённых вперёд членов группы. «Ноябрьская группа» создавалась не как прикрытие для сотрудничества, уходящего на десять лет в историю, и наша оппозиция должна защитить себя от этой диктатуры, освободиться от руководителей и своим выходом из группы поставить их перед выбором. Деятельность руководства, ко всему прочему, совершенно не способного принять решение, а потому и руководить, могущая лишь подавлять в собственных интересах, привела к нижайшим компромиссам – уступкам Министерству культуры и Объединению берлинских художников⁷; вместо гласности она привела к полнейшей неосведомлённости, скрывшись за революционной маской пролетарских настроений участников группы; они отреклись от духа прогресса, вместо того чтобы по-товарищески протянуть ему руку. Группа, не способная распознать и принять цели и стремления самостоятельно мыслящих, не имеет права на существование. Время принять решение: для выражения стремлений масс и для труда ради нового, высшего уровня общества необходимы непреклонность и отказ от экономики компромиссов. Мы призываем участников, осознающих, что сегодня искусство это протест против мещанской отрешённости, увековечивания угнетения и обывательского самосознания, присоединиться к нашей оппозиции и помочь в необходимом очищении взглядов. Мы знаем, что должны быть выражением революционных сил, инструментом, необходимым нашему времени и массам, и мы отрекаемся от любого родства с эстетическими барышниками и завтрашними академиками. Мы искренне верим в революцию, в новое общество и открыто заявляем нашу цель: совместный труд ради создания нового человеческого общества, общества трудящихся!

Оппозиция «Ноябрьской группы»:

Отто Дикс. Макс Дунгерт⁸. Георг Гросс. Рауль Хаусман. Ханна Хёх⁹. Эрнст Кранц¹⁰. Мутценбехер¹¹. Томас Ринг¹². Рудольф Шлихтер. Георг Шольц¹³. Вилли Цират¹⁴.

PR'Eзентизм

Против пуффкеизма посконно-немецкой души

Жить означает спрессовать все возможности, все данности этой секунды в доступную энергию, мудрость. Вечность ничто, она не старше и не лучше, чем Средневековье, она происходит от вчера, она в луне или в беззубом провале стариковского рта, усиленная смехотворным буржуазным интеллектом, похожим на тормозную систему с пневматическим приводом! Давайте выметем вон все старые предрассудки, предрассудок – пусть он вчера был чем-то хорошим или станет лучше завтра, нет уж! Давайте ежесекундно схватывать сегодняшний день! Время – это луковица, за кожурой которой на свет является другая кожура и опять кожура… Но мы хотим света! У человека есть два направления его сущности: к невозможному и к бессчётно-возможному!! Невозможное не дастся ему в ту же секунду, в наше время, в сегодняшние дни, будь то Бог или творческий принцип, живая динамика, которая подобно всасывающему мотору мира стягивает происходящее, события и позволяет образовать возможный мир, – человек из-за своей смехотворной наивности испытывает потребность выставлять напоказ свою тоску по неисполнимому идеалу, и это неисполнимое невозможное есть вот что: конструировать из себя самого perpetuum mobile, монструозную сферу, которая, подобно солнцу, парит в пространстве! Долой эту тоску, долой невозможное, потому что оно невозможно и неосуществимо!!! Предоставьте это Големам и Раутенделяйнам¹! Мы хотим придерживаться несказанно счастливого возможного! Его многочисленные эманации мы хотим привязать к сегодняшнему дню и хотим, чтобы всё Возможное преобразовало нас в живых, сделало жизнь прогрессивным инженером многоликих сил воображения этого Возможного – через механическую осознанность, через смелое изобретение, через осуществление его идей, через его интеллект (ибо ничто другое не заслуживает именоваться духом)! Отодвинем в сторону все старые сентиментальности, утопия новизны станет правдой скорее, чем думают вечно осторожные, буржуазные мозги надёжности!!

В чудовищных сумерках, которые нас окружают и стискивают нам сердце и мозг, потому что может наступить как ночь, так и свет: в эту секунду давайте примем энергичное решение! Мы хотим света, который проникнет во все тела, мы не хотим, чтобы перед нашим утомлённым зрением сгинули тонкие, чувствительные эманации; мы хотим вместе со светом большую, неоткрытую Америку, жизнь! В раздражающей серости протестантского отчаяния мы хотим открыть все вентили и привести все электрические вентиляторы в стремительное вращение, чтобы создать атмосферу для наших идей, соответствующих велению времени! Мы хотим посреди этой среднеевропейской пошлости наконец иметь аспект мира, который представляет собой реальность, синтез духа и материи – вместо вечно ворчливого анализа и мелочности немецкой души!! Время деструктивной психологии и относительностей прошло – только что, в минувший час мы его окончательно погребли: мы стоим перед последним решением, ведущим к возможному миру! У наших ног мы видим Средневековье, вчерашний день классики, мистику и влечение к обыкновенной смазливости – мы не желаем её плагиатского возрождения и тоненьких, как ниточка, абстракций! Красота, вот дело, которое возникает в процессе производства! Мы хотим предстать перед секундой нашего мира полными мужества. Но вместо этого мы видим вокруг стремление снова сотворить себе прежних кумиров, уже многие стоят наготове в позе присяги перед стариной и смущают необходимую ясность нашего сознания. Мы хотим быть новыми, смелыми и более чем американскими, мы хотим быть совершенно непочтительными, самое лучшее прошлое не должно привязывать! Старое государство и формы экономики изменяются под натиском рабочего класса: наша задача – вывести на уровень современности соответствующие реальности духовной жизни, так называемых наук и искусств. Почему мы не можем сегодня писать картины как Боттичелли, Микеланджело или Леонардо и Тициан? Потому что человек в нашем понимании полностью изменился, не только потому, что у нас есть телефон и самолёт, электрическое пианино или токарно-револьверный станок, а потому что вся наша психофизиология преобразовалась в силу этого опыта. У нас больше нет чувства индивидуально-ограниченной важности человека, каким он жил в средние века в тесном городе, имея нечто в небесах над собой, что как раз и находило себе место на картинах художников; мы рассекаем в самолёте эфир и стали слишком мелкой точкой в безграничном пространстве, изобразить которое больше не хватит перспективы… Давайте оставим её в прошлом! Кому нужна красота, тот пусть идёт в музей! Но мы не занимаемся плагиатом, это больше не может быть нашей задачей – воспевать красивого человека, наивный антропоморфизм отыграл свою роль. Красота нашей повседневной жизни определяется манекенами, искусством парикмахеров мастерить парики, точностью технической конструкции! Мы снова стремимся к единообразию с механическим рабочим процессом: нам придётся привыкнуть к тому, чтобы видеть искусство в том, что возникает в мастерских! Наше искусство сегодня – это уже кино! Это одновременно процесс, скульптура и изображение! Это превосходно! Это механизм маленькой, сентиментальной жизни – но мы больше не хотим, чтобы нас трогали такие вещи, как естественная обязательность работы, дождя, укуса комара и воскресного опьянения, которые только и делают мир явлений подвижным для обывателя Пуффке, тогда как для нас эта красота представляет собой лишь искусство быть мёртвым: если живую вещь запечатлеть в закаменевшей покоящейся форме, это убивает; так она с полным правом становится бессмертной. Мы же хотим жить и умирать, мы хотим, чтобы нас разметала и разорвала таинственная размерность, наше шестое чувство, чувство движения! Чтобы мы могли осознать, что мы живём, живём сегодня!! И потому-то мы и хотим первым делом ликвидировать взгляд, закаменело сведённый к предмету, потому что наш взгляд, расширенный благодаря науке, стал круговым и полным, потому что исторически мы вобрали в наш способ видения все оптические возможности и теперь в оптике продвигаемся дальше к основополагающим явлениям света. Мы любим свет и его движение!! И наука указывает нам возможность добровольной отдачи сил, присущих атому! Всему своё время! Мазаччо, Филиппо Липпи, Кастаньо, Пьеро делла Франческа, Мантенья, Мелоццо да Форли² совершили открытие мира для людей своего времени, портрет и изображение характера, продолжение иллюзионизма греков. Следующей эпохой оптического расширения был импрессионизм. Его прямыми наследниками были футуристы, смелые новаторы наших оптических воззрений. Ибо перспективы пятнадцатого века больше не являются технической вспомогательной конструкцией; кто бы затеял тогдашними средствами изображать впечатления сегодняшнего человека, вечную смену света улицы большого города? Эта улица с её спешкой и движением, в которой перспектива есть лишь абстрагированная, нереальная часть? Мы хотим выйти из футуристического разложения и, перешагнув через подражателей и плагиаторов средневековых мастеров, перейти к оптике, соразмерной нам. Ибо что есть искусство? Нонсенс, если оно поставляет нам лишь эстетические правила, чтобы уверенно вращаться между географией большого города, сельским хозяйством, яблочным тортом и женским бюстом! Мы требуем электрической, естественнонаучной живописи!!!³ Волны звука, света и электричества отличаются между собой лишь своей длиной и частотой колебания; после удачных опытов с мобильными свободно парящими цветовыми явлениями Томаса Уилфреда в Америке⁴ и звуковых экспериментов американских и немецких радиостанций – сущий пустяк окрасить эти волны подходящими трансформаторами огромных размеров или использовать музыкальные представления под открытым небом… Ночами на нашем небе будут разыгрываться гигантские светодрамы, а днём эти трансформаторы будут перестроены на звуковые волны, которые заставят атмосферу звучать!! Благодаря электричеству мы сможем переформировать все наши тактильные эманации в мобильные цвета, в звуки, в музыку нового вида; тактилизм, о котором Маринетти возвестил нам⁵, будто крик, исторгнутый им под воздействием ощущений, вызванных движущимися лентами, есть замена садизму древнеримских гладиаторских боёв; хотя этот крик и происходит из его духа, но не представляет собой ничего нового!

Мы требуем расширения и захвата всех наших чувств! Мы хотим взорвать их прежние границы!! Из Италии к нам пришло известие о тактилизме Маринетти! Проблему осязательного чувства он схватил неясно и испортил этим! Маринетти, самый модерновый человек Европы, несимпатичен нам, поскольку он исходит из случайности, а не из продуманного сознания. Долой всё невитальное, долой всякую успокоенность! Представим себе, что ко всем нашим чувствам подмешана – или даже является чуть ли не решающей основой всего – тактильная чувствительность, хаптическая⁶ чувствительность, эманации которой подобны эксцентрической способности ощущать поверх атмосферной оболочки Земли толщиной в 600 километров, подобны взгляду, брошенному странствовать к Сириусу или Плеядам, тогда непонятно, почему бы нам самостоятельно не сделать из этого важнейшего из наших восприятий новый род искусства.

МЫ ТРЕБУЕМ ХАПТИЗМА, КАК МЫ ТРЕБУЕМ И ОДОРИЗМА⁷!! Давайте научно обоснуем хаптическое и распространим его за пределы прежней голой случайности!! Хаптическое искусство расширит человека! Зачем сентиментально цепляться за старые искусства зрения или слуха? Зачем вообще сантименты, которые состоят лишь в закреплении, в напоминании о чём-то? Пусть новый человек наберётся мужества быть новым! Предоставим фотографию жизни – психологию, понимание душевных потрясений – слабакам, которые не преминут в них порыться; они от нас никуда не денутся и не пропадут, равно как и наша телесность, стоячие воротнички и женские брюки. Для вечных влюблённых в самих себя и в красоту Лотты годится то искусство, которое демонстрирует сигарная коробка или упаковка для мыла, мы же хотим окунуться прямиком в наши творческие эманации. Это кажется тяжёлым в такой стране, как Германия, где ещё никогда не было значительной идеи, которая не была бы тотчас же превращена в предмет употребления для душевного клозета этой расы. Единственный современный человек наших мест, Рихард Хюльзенбек⁸, скрылся в темноте, и нам следует чтить его молчание! Долой неуклюжесть немецкой души! Мы хотим предаться утоньшению наших важнейших телесных чувств; да здравствует хаптическая эманация!! Долой поверхностно понятый тактилизм, хаптизм есть дифференцирование современного чувства жизни! Мы построим хаптические и телехаптические трансляционные станции. Хаптический театр застанет эти буржуазные классы живых могильщиков, которые в своей экономике и своей якобы науке окуклились для вечной зимней спячки, в их оскудевших жизненных энергиях, и расшевелит, приведёт к ликвидации! Мы знаем это, высокие задачи существуют, но давайте не будем себе позволять поклоняться недостижимому для нас в бессилии и слабости идеалу! Мы хотим окончательно порвать связь с сентиментальными опорами – такими как Бог, идеал, слава! Наша задача состоит в том, чтобы бороться против всемирной романтики в её последней и тончайшей форме и побуждать людей осознать их сегодняшнюю, неотложную и необходимую задачу, которая каждого ждёт на его месте, и не гоняться опять за голубым цветком несвоевременных желаний, который должен всего лишь прикрывать неспособность работать в современности! Мы отбросим мошенническое утверждение, что идеалы далёкого будущего важнее, чем работа в нашем времени, готовом к полной ликвидации: мы требуем признания, что и самый ценный человек или самая великая мысль нисколько не выделяются из всего общего, и что нет никого, кто бы подготовил идею, у которой не было бы прототипа и которой прежде не было бы в наличии в сознательном мире человеческого общества! Мы требуем конца мелочной индивидуалистической лжи и заявляем, что мы лишь выдвигаем требование расширения и обновления эманаций человеческих чувств, потому что им предшествует рождение неустрашимого и неисторического человека в рабочем классе. У индивида, рассматриваемого как атом, есть лишь одна задача: посредством любого вида и формы отыскать свой закон работы над своим огрубелым Я, против этого Я – в этом новом современном мире мы должны добровольно пожертвовать всеми присущими атому силами!!!

Конец ознакомительного фрагмента.