По морю прочь
Шрифт:
— А характер — это как раз то, что нужно, — рассудила миссис Эллиот. — А этот молодой человек довольно умен, — добавила она, кивнув на Хёрста, проходившего мимо под руку с мисс Аллан.
— На вид он не слишком крепок, — сказала миссис Торнбери. — Телосложение не очень. Оторвать? — спросила она у Рэчел, которая остановилась, почувствовав, что за ней волочится длинная кружевная лента.
— Надеюсь, вам хорошо? — осведомился Хьюит.
— Мне все это так знакомо! — улыбнулась миссис Торнбери. — Я вырастила пять дочерей, и все они обожали танцы! Вы тоже любите, мисс
Она улыбнулась Рэчел — сочувственно, но с хитрецой.
— Похоже, им есть о чем поговорить, — сказала миссис Эллиот, со значением посмотрев вслед удаляющейся парочке. — Вы заметили тогда, на пикнике? Только он и сумел разговорить ее.
— Ее отец — очень интересный человек, — сообщила миссис Торнбери. — У него одна из крупнейших судовых компаний в Халле. Он весьма разумно ответил мистеру Асквиту на последних выборах, помните? Примечательно, что человек с его опытом — убежденный протекционист.
Она хотела бы поговорить о политике, которая интересовала ее больше, чем чья-то личная жизнь, но миссис Эллиот предпочитала обсуждать дела империи только в менее абстрактной форме.
— До меня доходят жуткие сообщения из Англии о крысах, — сказала она. — Моя золовка живет в Норидже, так она пишет, что стало небезопасно покупать птицу. Из-за чумы — ею болеют крысы, а от них заражаются и другие животные.
— И местные власти не принимают должные меры? — спросила миссис Торнбери.
— Об этом она умалчивает. Но пишет, что образованные люди ведут себя крайне безразлично, — а уж они-то должны понимать, что к чему. Конечно, моя золовка из этих современных женщин, которые во всем принимают участие, знаете — многие ими восхищаются, хотя не понимают их, во всяком случае, я — не понимаю. Впрочем, у нее железное здоровье.
Миссис Эллиот вздохнула, вспомнив о собственной болезненности.
— Какое подвижное лицо, — сказала миссис Торнбери, взглянув на Эвелин М., которая остановилась недалеко от них, чтобы приколоть к груди алый цветок. Он не хотел держаться, и Эвелин с жестом нетерпения воткнула его в петлицу своего кавалера. Это был высокий меланхолический юноша, принявший подарок, как рыцарь принял бы талисман от своей дамы.
— Очень утомительно для глаз, — пожаловалась миссис Эллиот, понаблюдав несколько минут за желтым кружением, почти все участники которого были ей неизвестны ни по имени, ни в лицо. Вырвавшись из толпы, к дамам подошла Хелен и подвинула свободный стул.
— Можно посидеть с вами? — спросила она, улыбаясь и часто дыша. — Наверное, мне должно быть стыдно, — продолжила она, садясь, — в моем-то возрасте.
Она была румяна и оживлена, поэтому ее красота казалась особенно яркой, и обеим дамам захотелось прикоснуться к Хелен.
— Я просто наслаждаюсь. — Она никак не могла отдышаться. — Движение — это так прекрасно, не правда ли?
— Я много раз слышала, что для хорошего танцора ничто не может сравниться с танцем, — сказала
Хелен слегка раскачивалась, будто сидела на пружинах.
— Я могла бы танцевать вечно! — воскликнула она. — Зря они себя сдерживают! Надо прыгать, скакать, летать! Только посмотрите, как они топчутся!
— Вы видели этих чудесных русских танцоров? — начала миссис Эллиот, но Хелен заметила, что к ней идет ее кавалер, и встала, как встает луна. Она уже протанцевала половину зала, когда дамы оторвали от нее взгляды, поскольку не могли не восхищаться ею, хотя им и казалось немного странным, что женщине ее возраста так нравится плясать.
Как только Хелен на минуту осталась одна, к ней тут же подошел Сент-Джон Хёрст, выжидавший такой момент.
— Вы не могли бы посидеть со мной? — спросил он. — Я совершенно не способен к танцам. — Он увел Хелен в угол, где стояли два кресла, создававшие некое подобие интимности. Еще несколько минут после того, как они сели, Хелен не могла говорить, находясь под влиянием танца.
— Поразительно! — воскликнула она наконец. — Как она представляет собственное тело? — Замечание касалось проходившей мимо дамы, которая скорее ковыляла, чем шла, опираясь на руку толстяка с пухлым белым лицом и зелеными глазами навыкате. Поддержка была ей необходима, поскольку она была очень полной и так затянута, что верхняя часть тела значительно выдавалась вперед, а ноги могли только семенить маленькими шажками из-за крайней узости юбки. Само же платье состояло из небольшого куска блестящего желтого шелка, беспорядочно украшенного круглыми бляшками из бисера голубого и зеленого цвета, и должно было имитировать грудь павлина. На вершине прически, напоминавшей средневековый замок, торчало лиловое перо, а короткая шея была обхвачена черной бархатной лентой, усеянной драгоценными камнями; золотые браслеты врезались в плоть ее жирных рук, облаченных в перчатки. У нее было лицо нахального и жизнерадостного поросенка, усеянное красными пятнышками, которые проступали сквозь пудру.
Сент-Джон не мог рассмеяться вместе с Хелен.
— Отвратительно, — сказал он. — Меня от всего этого тошнит… Представьте, что в головах у этих людей, что они чувствуют. Вы не согласны?
— Каждый раз даю себе клятву не ходить ни на какие сборища, — ответила Хелен. — И всегда нарушаю.
Она откинулась на спинку кресла и насмешливо посмотрела на молодого человека. Она видела, что он искренне рассержен, но в то же время слегка взволнован.
— Впрочем, — сказал он, возвращаясь к своему бодрому тону, — наверное, с этим надо просто смириться.
— С чем?
— На свете никогда не будет больше пяти человек, с которыми стоит общаться.
Постепенно румянец и оживление сошли с лица Хелен, и она стала спокойной и внимательной, как всегда.
— Пять человек? Признаюсь, я встречала больше.
— Вам очень повезло, — сказал Хёрст. — Или мне очень не повезло. — Он помолчал, а потом вдруг спросил: — По-вашему, со мною очень трудно общаться?
— Это можно сказать обо всех умных людях, когда они молоды, — ответила Хелен.