По счетам
Шрифт:
Заказав пиво, Барон вышел на террасу, занял самый дальний столик, положил перед собой вырванный из ученической тетради листок в клеточку, ручку и… задумался. Надолго задумался. В конечном итоге мучительно рожденный небольшой текст обошелся ему в шесть разорванных в клочья тетрадных листков-черновиков, в три, выпитые одна за другой, кружки «позавчерашнего» пива и в полпачки папирос.
Ольга! Милая, родная моя Олька!
Да, ты не ошиблась. Кровь, сердце и овечка не подвели – вчера, на мосту, это действительно был я. Твой непутевый брат Юрка. Который все-таки нашел тебя. Нашел, как и обещал тогда, страшной ленинградской зимой 42-го.
Прости,
Равно как прости мое паническое бегство. Поверь, у меня имелись на то причины. Какие? Обязательно расскажу, когда буду готов и когда мы встретимся снова. А то, что наша новая встреча не за горами, – это факт. Теперь-то уж я тебя ни за что не потеряю.
Я знаю, у тебя и у твоей… новой мамы сейчас не самые лучшие времена. Поэтому отправляю деньги. Пока немного, но, надеюсь, в скором времени смогу выслать еще. Трать их безо всякого стеснения – они наши. Нашей с тобой оставшейся крохотной семьи Алексеевых – Кашубских. А теперь еще и Воейковых.
Если получится оказия в Москву, обязательно навести деда Степана. Ты, наверное, его не помнишь, но зато помнит он. Помнит, волнуется и любит тебя. Адрес и телефон можно выяснить в справочном, по имени Степан Казимирович Гиль (думаю, он один такой на всю столицу). И еще – обязательно подай весточку в Галич учительнице рисования Ирине Петровне. Она потеряла твои пермские координаты и страшно этим терзается. Кстати сказать, во многом благодаря ей я и смог отыскать тебя. Ирина Петровна – чудесная женщина, ты, Олька, держись ее.
Вот, пожалуй, пока и всё.
До, надеюсь, очень скорой встречи.
Люблю, целую. Твой непутевый брат Юра.
…
P. S.: Ты стала настоящей красавицей! И удивительно похожа на маму.
На нашу с тобой замечательную и несчастную маму.
21.07.1962.
Полчаса спустя на центральном почтамте Барон вложил тетрадный листок в сберкнижку и отправил ценным письмом на адрес Ольги.
Всё, теперь в Перми у него оставалось еще одно, самое последнее дело.
Убить дядю Женю. Всех делов-то…
Дача Ярового находилась у черта на рогах – на Карельском перешейке, в поселке Лосево, что в 80 километрах от города. Но место, что и говорить, шикарное: на высоком обрывистом берегу Вуоксы, почти в створе знаменитых порогов. И хотя пороги были созданы не природой, а имели рукотворное происхождение, мощь и стремительность потока не уступала диким порогам сибирских рек.
У Кудрявцева имелись свои, совсем не радостные, но дорогие воспоминания, связанные с этими местами. Воспоминания времен зимней войны. Непосредственно в боях за Кивиниеми – так, на финский манер, назывался в ту пору поселок – Владимир участия не принимал. Но вот двое его друзей входили в состав печально известного десанта, который 7 декабря 1939 года как раз здесь форсировал Вуоксу. Высадка была организована исключительно бездарно: без предварительной разведки, без изучения фарватера и состояния дна, без артподготовки и прочая без. Как результат: до северного берега из девяти понтонов добрались лишь четыре, остальные частью унесло вниз по течению, частью – потопили финны. Высадившиеся на берег бойцы, численностью не более роты, почти все погибли или попали в плен. И всех невернувшихся, как водится, записали в без вести пропавшие…
Переправа, переправа! Берег левый, берег правый, Снег шершавый, кромка льда…– Отличные строчки, – подтвердил Яровой. – Да и вся поэма – в точку. Не добавить,
Приятели сидели в саду, за грубо сколоченным столом, заставленным нехитрой холостяцкой снедью, и с высоты наблюдали за тем, как спортсмены-байдарочники сражаются с речными валами.
– А ты в курсе, что Твардовский сочинил их как раз в этих местах? И переправа – вот она, та самая? Точнее сказать, на сотню метров выше по течению.
– Первый раз слышу. А разве он?..
– В Финскую служил военкором. И стихотворение это написал под впечатлением рассказов о декабрьской высадке нашего десанта. Ну а уже после, чутка подработав, вставил в цикл о Теркине.
– Надо же! Век живи – век учись. А ты с ним знаком?
– С Александром Трифоновичем? Да, разумеется.
– И как он тебе? В смысле, как человек?
Кудрявцев задумался, подбирая формулировку:
– Отношение противоречивое. Если коротко: раньше я относился к нему лучше. Теперь, скажем так, есть нюансы.
– Понятно. Знаешь, а мне тогда, в 41-м, в первые месяцы твоей боровичской ссылки-опалы, Иващенко про твои финские подвиги рассказывал. Ты-то, помнится, все больше отмалчивался.
– Да какие там подвиги. Жив остался и причинное место умудрился не отморозить. Вот это, наверное, и было самым главным подвигом. А включили бы меня, как тех же Лёвку с Григорием, в состав этого, будь он неладен, десанта, и – привет. «Этой ночи след кровавый в море вынесла волна»… А Валентин Сергеевич, если не ошибаюсь, летом 42-го погиб?
– В июле. Ехал на совещание к Жданову, в штаб на Благодатной. А тут начался артобстрел, ну и… Эмку шальным снарядом в клочья разнесло. Тело по фрагментам собирали.
– Хотя бы не мучился мужик. Быстрая смерть, легкая… Давай, Пашка, помянем. Всех наших, кто не… Сергеича, Хромова, Савушку.
Яровой раскидал примерно по трети стакана.
Мужчины сдвинули их, помолчав секунду-другую, сосредоточенно выпили, выдохнули в кулаки.
– А про Михалыча так и не прояснилось? Где, чего, как?
– Нет, Паша. Все, что известно на сегодняшний день: в ноябре 42-го он, а с ним еще один партизан ушли в немецкий тыл с особо важным заданием. С которого обратно на базу не вернулись. Может, погибли. Может, в плен попали. Или – еще чего.
В эту секунду некая странная ассоциация мелькнула в мозгу Кудрявцева. Мелькнула, и тут же, махнув хвостом, исчезла. Оставив лишь послевкусие исключительной важности. Владимир мучительно потер виски, пытаясь вспомнить. Но нет. Как пришло, так и ушло. Вот оно, пьянство в формате «от зари до зари», староват он уже для буйных возлияний.
– Ты чего, Володька?
– Да так, накатило… А ведь я, Паша, был в их отряде. Всего сутки с небольшим, но был.
– Да ты что? Когда?
– В мае 42-го.
– И с Хромовым встречался?
– И с ним, и с еще одним тебе знакомым персонажем.
– Это с кем же?
– С Юрой Алексеевым. Сыном… – Кудрявцев сглотнул подступивший к горлу ком и сипло уточнил: – Елены Кашубской.
– Погоди! Я тебя правильно понял? Юра и Хромов были в одном партизанском отряде?
– Да.
– И Михалыч знал, что Юра – тот самый пацан?
– Поначалу не знал, но я ему рассказал. Я, собственно, в связи со всей этой историей по твою душу и приехал.
– Ах, даже вот как? – В интонации Ярового проскользнуло ревнивое. – А я-то, дурак, размечтался, что генерала нашего совесть на пару с ностальгией одолели. И он решил старого товарища повидать. Возомнил, понимаешь, о себе…
– Пашка! Кончай изображать обесчещенную девицу. Если для твоего самолюбия так комфортнее, будем считать, что я приехал совместить приятное с полезным.