По следам дикого зубра
Шрифт:
Комиссар лабинского отдела Безверхий вдруг прислал мне и Шапошникову предписание: 3 апреля к одиннадцати ноль-ноль явиться в Армавир по заявлению гражданина Чебурнова. Торгаш все же написал донос!
Мы поехали на дрожках Шапошникова, прибыли к одиннадцати ноль-ноль и нашли в доме станичного атамана такую сутолоку, столько народу, что добрых два часа безуспешно проискали Безверхого, которого никто почему-то не знал. Лишь один бравый хлопец, весь увешанный оружием и набитыми сумами, на наш вопрос ответил голосом, привыкшим кричать «ура» и «даешь!»:
— Безверхий? Ха! Деж ему быть,
Возвращаясь домой, мы всю дорогу проговорили о зверях и бывшей Охоте. Шапошников признался, что давно думал организовать общественную, Народную охоту, чтобы взять леса под строгий контроль. Еще при Временном правительстве он высказывался на областном съезде лесников, но съезд отверг его мысль: покушение на права станичников…
— Теперь область советская, — сказал я. — Новые взгляды.
— А что, можно предложить. Но я, Андрей Михайлович, сейчас не могу. Честно скажу: устал, боюсь сорваться и загубить идею. Переговоры лучше вести тебе.
— Почему не попробовать?
И тут же я вспомнил о Кухаревиче. Вдруг отыщу? Уж он-то поможет! Непременно.
— Есть знакомые в городе?
— Есть. Помните егеря в Гузерипле и его жену? Правда, не знаю, где они сейчас, но поищу. Они подскажут, куда обратиться.
— Дам на всякий случай еще адресок. Коня поставишь, переночевать можно. Поезжай. А мы тем временем возьмем под контроль лесные дороги. Уговорю старых егерей. И по станицам проеду, беседу проведу.
В середине апреля я верхом выехал в Екатеринодар — снова через Усть-Лабинскую, потому что все другие дороги были у белых и очень опасны. Выбитые из города отряды Покровского кружили за Кубанью. Ехал только днем и все время настороже. Моя егерская форма со знаками лесничего была своего рода защитой от нападения.
Дорога оказалась забитой народом. Одни возвращались в город, другие бежали из города. Никто меня не остановил, не спросил документов, которых, впрочем, у меня и не было, если не считать, конечно, диплома Лесного института.
Он меня и выручил, когда, долго путаясь по коридорам областного Совета, я показался кому-то подозрительной личностью.
— Оружие есть? — Охранник в полувоенной форме взял меня за руку.
Я вытащил и отдал револьвер. Теперь меня держали крепче. Повели к коменданту.
Комендант, пожилой человек, с виду рабочий, недоверчиво повертел мой диплом, изучающе уставился в лицо. Револьвер лежал перед ним на столе. Спросил:
— Почему не сдали согласно приказа?
— Не знал приказа, оружие всегда при мне. Такая работа. В лесу, как на фронте.
— Что вы ищете в здании Совета?
Пришлось рассказать о беде с зубрами, о нашем желании взять охрану бывшей княжеской Охоты в свои руки.
Пожалуй, он не поверил. Революция, смерть, разруха, а этот ненормальный о зверях думает. Или за нос водит.
— Проводите его в лесной отдел, — сурово решил он. — И смотрите… Оружие останется у меня. Придете сюда, тогда и решим.
Меня повели в здание на Гимназической улице. Здесь тоже суетились люди, бегали из двери в дверь, громко говорили в телефон.
Принял меня ладного вида человек, крупный, широкогрудый, с лицом интеллигента. Представился:
— Постников, лесничий. Садитесь.
Я покосился на охранника и сел. Постников молча слушал минут пять, кивал, умные глаза его оттаяли, смотрели все более сочувственно. После моих слов: «до зубра, до заповедника никому, видать, нет дела» — сказал:
— Это не совсем так. Вы плохо информированы, коллега. — Тут Постников порылся в столе, полистал журнал, бумаги. — Вот послушайте. Немногим более месяца назад петроградский ученый Шеллингер ходатайствовал перед Народным комиссариатом просвещения РСФСР о необходимости учредить Государственный комитет охраны памятников природы и отдел охраны природы. Его предложение принято. Готовится декрет о заповедниках. Почетный академик Бородин вместе с заведующим Зоологическим музеем Московского университета Кожевниковым и профессором Шокальским организовали в Петрограде совещание при Постоянной природоохранительной комиссии Географического общества, и это совещание наметило заповедники первой очереди, в том числе Астраханский, Ильменский и Кавказский. В условиях гражданской войны, немецкой оккупации ряда областей! Как видите, о природе Советская власть не забывает. Скажите, что вы предлагаете?
— Объединить несколько десятков или сотен людей в лесных станицах, рассказать им о заповедности, дать возможность получать какую-нибудь выгоду, которая не противоречит охране природы, и обязать хранить зубров, других зверей, сам лес до более счастливого часа.
— Кооперация? — Он произнес незнакомое мне слово с некоторой надеждой. — В этом есть резон. Объединить охотников в добровольный союз, поручить охрану. Что вместо жалованья?..
— Лицензии на отстрел серны, медведя, куницы, — быстро сказал я. — Отлов и отстрел волков. Лес для хозяйственных нужд.
Постников еще раз заглянул в мой диплом, потом с любопытством уставился на меня.
— Постойте-ка. Вы служили в Кубанской охоте?
— Служил.
— Кто-то мне о вас рассказывал… — Он погладил двумя пальцами белый высокий лоб. — Да, да…
И, подвинув телефон, завертел ручкой «Эриксона». Сказал в трубку:
— Товарищ Вишнякова? Здравствуйте. Постников из лесного отдела. По-моему, у нас в Совете есть кто-то близко знакомый с бывшей Охотой великого князя. Как?..
Он слушал и все более дружески смотрел на меня. Что-то записал. Сказал спасибо, попрощался и положил трубку.
— Я говорил с заместителем председателя областного исполкома Вишняковой. Вам знакомо имя Екатерины Кухаревич?
— Кати? Ну как же!
— Так вот, мы сейчас попробуем отыскать ее.
— Знаете, — я даже встал от волнения. — Ведь я и в город поехал с надеждой увидеть именно Катю и ее мужа. Нам так много нужно сказать друг другу!
Минут через сорок мы с провожатым шагали по Красной улице, вошли в парадный подъезд городской больницы, товарищ пошел искать Катю, я стал у стенки; увидел длинный коридор с койками в три ряда, услышал стоны. Меня мутило от запаха карболки и хлороформа. Вдруг из этого ада выплыла Катя с измученным, постаревшим и серьезным лицом. Она была в стареньком тяжелом платье, в красной косынке, какая-то незнакомая. Увидев меня, просияла. Мы обнялись, поцеловались.