По следам "двух миллионов изнасилованных немок"

Вторая цитата — не из немецкой печати конца Великой Отечественной и не из публицистики периода «холодной войны». Автор данного утверждения — немецкая публицистка Керстин Бишль, исследователь темы сексуального насилия Красной армии в Германии на исходе Великой Отечественной войны. Именно так, а не иначе, сформулировано новейшее достижение зарубежной науки в изучении данной проблемы.

Венчает

его устоявшееся в литературе астрономическое число изнасилованных красноармейцами немок — 2 000 000! Несмотря на крайнюю сложность и деликатность темы, она давно взвешена и исчислена. Но насколько объективен и добросовестен такой подход? Чем подкрепляются рассуждения исповедующих его учёных? Как были посчитаны два миллиона жертв и существуют ли более подробные данные на сей счёт? Попробуем ответить на эти вопросы.

Имеет смысл начать рассмотрение событий с 1914 года, когда русский солдат впервые в ХХ веке ступил на немецкую землю. Германская пропаганда, конечно же, не оставалась в стороне. Она «…лишь подливала масла в огонь, представляя русских, особенно казаков, бесчеловечными средневековыми варварами и азиатами («бродячие крысы», «степняки зловонные» — лишь типичные эпитеты), которые убивают жителей и насилуют женщин», — отмечает современный исследователь К. А. Пахалюк.

Действительно, казаки едва ли были ангелами. Чинимым ими ещё с конца XIX века погромам, прежде всего — еврейским, английский историк Джон Клиер посвятил отдельное многолетнее исследование. И — пришёл к неожиданным выводам: «мотив изнасилования во время погрома приобрёл мифологическое значение», которое вызревало десятилетиями. Сами же инциденты подобного рода были редки и ни разу не приводили к искалечению жертв.

Оккупация Восточной Пруссии 1914–1915 годов в этом смысле не являлась исключением: насилие в отношении местного населения сурово пресекалось командованием, стремившимся поддерживать дисциплину в войсках и заботиться о немецких подданных. К примеру, командующий 1-й армией генерал П. К. Ренненкампф ещё 6 августа 1914 года приказывал «…прекратить поджоги селений беспощадными мерами. С населением, не встречающим нас огнём, поступать как с мирными жителями, расплачиваясь русскими деньгами за всё взятое». Он и впредь следил за положением дел, отстраняя от службы высоких чинов, вверенные которым войска не платили за фураж. Насильников и подавно ждали военно-полевой суд и расстрел. Происходившее тогда сдержанно и корректно оценивалось даже в немецкой научной литературе.

Исследователь военной повседневности Первой мировой войны А. Б. Асташов, проанализировавший колоссальный объём архивных первоисточников, отмечает, что фронтовые реалии серьёзно повлияли на развитие семейно-сексуальных отношений солдата-крестьянина. Война «развела» женатых, и в то же время раскрыла перед холостыми целый веер возможностей. Прежде всего, невиданный размах приобрела проституция. «Значительную группу женщин, предоставлявших сексуальные услуги армии, представляли многочисленные проститутки, особенно в оккупированных районах Австро-Венгрии», — пишет Асташов. Это закономерно привело к вспышкам венерических заболеваний в действующей армии и прифронтовой полосе. Неспроста появлялись приказы подобного содержания: «В военное время надо одного бояться, одного страшиться — это женщин. <…> Вам, Г.г. офицеры, решительно рекомендую обзавестись го***нами. По нынешним временам это немножко дорого, но не дороже своего здоровья». Однако, сколь бы цинично это ни звучало, такое неблаговидное явление было обусловлено согласием, то есть полным непротивлением сторон. Согласие и насилие — это взаимоисключающие понятия.

Первая мировая война завершилась для российского общества не только социальной, но и сексуальной революцией. В 1917 году русский солдат устремился с фронта домой, к семейному очагу и его хранительнице. Не сразу, но изменилось само отношение к женщине, семье и браку, что обличители большевистского режима ни утверждали бы о его борьбе с институтом семьи. «Возвращение на фронт состоялось в годы Великой Отечественной войны, но уже в качестве члена современного общества <…>, с выходом на первое место как отдельной функции чисто человеческих (в том числе сексуально-любовных) отношений. Это нашло выражение в культе женщины-подруги, ставшем одним из важных элементов патриотического мышления советского солдата», — заключает Асташов. Ни единого конкретного примера изнасилования «человеком с ружьём» женщин-подданных Российской империи ли, иностранных ли держав, он также не приводит. Это не означает, что ничего подобного не происходило, но, по крайней мере, аналогичные «двум миллионам немок» величины в историографии Первой мировой войны отсутствуют.

Вторая мировая война изучена не в пример лучше своей предшественницы, и всестороннее изучение её истории продолжается. Достоянием общественности становится всё больший объём фактов и их интерпретаций. В рамках темы творимого Красной армией насилия за минувшие 70 лет даже оформились своеобразные символы. Будь то фотография, событие или цитата, они остаются на слуху и воспринимаются как бесспорные свидетельства злодеяний советских войск. Рассмотрим некоторые из них, дабы понять, насколько подобные символы достоверны или же мнимы.

Возможно, читателю в интернете встречался этот фотоснимок:

Зачастую он оказывается иллюстрацией к рассуждениям о мародёрстве красноармейцев в Берлине 1945 года. Казалось бы, всё очевидно: солдат отнимает велосипед у добропорядочной немки. Именно так фото было впервые прокомментировано в отечественной печати в 1994 году.

Однако знакомство с его первыми публикациями в зарубежных СМИ (Time, National Geographic Magazine, Life) обнаруживает совсем иное толкование запечатлённого сюжета. Оригинальная подпись к данному фото гласит: «Русский солдат пытается купить велосипед у женщины в Берлине. Недоразумение случилось после того, как русский солдат пытался купить велосипед у немецкой женщины в Берлине. Отдав ей деньги за велосипед, он полагает, что сделка состоялась. Однако женщина считает иначе».

Налицо инцидент, обусловленный разделившим красноармейца и немку языковым барьером. Но приравнивать неловкую попытку приобретения имущества к грабежу было бы столь же абсурдно, как и записывать всех солдат РККА в насильники ввиду их половой принадлежности.

В 2000-х годах немецкую пропаганду военной поры превзошёл британский автор Макс Хастингс:

«Впервые русские вторглись в Восточную Пруссию 22 октября 1944 года, когда 11-я гвардейская армия захватила Неммерсдорф и несколько других пограничных деревень. Пять дней спустя 4-я армия генерала Фридриха Хоссбаха отвоевала их. Вряд ли там выжил хотя бы один гражданский. Женщины были на дверях сараев, или раздавлены танками после изнасилования, а их дети — убиты. Красная армия в своей не единичной, а систематической жестокости могла бы соперничать с нацистами».

Инцидент в Неммерсдорфе был незамедлительно предан огласке на страницах рупора нацистской пропаганды «Фёлькишер Беобахтер». Официальной позиции отечественной науки по нему доселе нет. Однако труд независимого исследователя И. Петрова, сопоставившего данные всех доступных источников по трагедии в Неммерсдорфе, показал: бесспорными фактами ни о распятиях, ни об изнасилованиях мы не располагаем. До тех пор, пока не станут обнародованы данные на сей счёт из российских архивов, произошедшее в Неммерсдорфе с равной вероятностью может быть как делом рук красноармейцев, так и провокацией гитлеровцев a-ля операция «Консервы», открывшая Вторую мировую войну. Единственными безусловными сведениями Петров завершил свою работу: «21–22 октября 1944 года в Неммерсдорфе было убито 26 местных жителей и беженцев. В боях за Неммерсдорф в октябре 1944-го и в январе 1945-го погибло более 300 солдат и офицеров Красной армии». Хастингсу же оказалось тесно в подобных рамках исследовательской этики.

Между тем, налицо и другая проблема: состав источниковой базы и степень её критики. Зарубежные исследователи преступлений Красной армии, как правило, опираются на сведения из воспоминаний участников и современников рассматриваемых событий. Мемуары — априори наименее достоверный тип исторических источников, несущий на себе неистребимую печать субъективизма. В данном случае запечатлённые начиная с 1950-х годов свидетельства немецкой стороны зачастую имели своей целью ни много ни мало взять реванш за исход войны. Это признают даже авторы с тенденцией к обличению Красной армии. В самом деле, как следует расценивать исповедь якобы изнасилованной красноармейцем Петькой женщины, не скрывающей от потомков своих нацистских убеждений? Увы, это вопрос из разряда риторических.