По следам Лейва Счастливого
Шрифт:
Прежний владелец поставил на палубе каюту. Уменьшилась парусность, зато размещалось больше людей. Кроме моей жены Анны Стины и меня, на борту были капитан Пауль Сёрнес, уроженец Сюннмёре, хорошо знающий воды Шпицбергена и Гренландии; доктор Одд Мартенс, мой друг детства, с которым мы много раз летом ходили в походы по горам Норвегии; Эрлинг Брюнборг, совершивший кругосветное плавание на спасательной шхуне того же типа, что «Халтен», фотограф, превосходный моряк и мастер на все руки; и, наконец, моя дочь Бенедикта.
Мы решили перебросить шхуну через океан до Монреаля на грузовом пароходе. Оттуда спуститься на ней по реке святого Лаврентия, плыть вдоль северного берега залива святого Лаврентия на восток, пройти через Белл-Айл, добраться до Ланс-о-Мидоуза на северной оконечности Ньюфаундленда и приступить к раскопкам жилых слоев, найденных мной годом раньше. В пути мы осмотрим северный берег залива святого Лаврентия, так как многие исследователи считали, что винландцы доходили туда. Мы знали, что из-за дрейфующих льдов в проливе Белл-Айл в Ланс-о-Мидоуз нам не попасть раньше июня.
...Майским днем «Бюклефьорд» осторожно пробирался по черным полыньям среди льдов, запрудивших бухту святого Лаврентия. Под солнцем кругом сверкали плавучие льдины. «Халтен» стоял на задней палубе «Бюклефьорда» – необычно высокий и какой-то унылый, словно раздетый, – и явно тосковал по воде.
Мы вошли в реку и поднялись до Монреаля, города с миллионным населением, выросшего там, где некогда находилось крупное стойбище ирокезов – хочелага. Мощный кран поднял в воздух «Халтена». Мы с беспокойством следили за полетом нашего судна. Но вот раздался громкий всплеск, и борта старушки шхуны вновь ощутили прикосновение волн. Мы облегченно вздохнули.
В Монреале мы закончили приготовления. Тут живет немало норвежцев и канадцев норвежского происхождения, и нас принимали исключительно радушно, всячески помогали нам. Правда, нерушимая вера новых друзей в то, что мы непременно найдем поселение Лейва Эрикссона, несколько смущала меня. Все еще так неопределенно, и я уже столько раз разочаровывался...
Десятого мая «Халтен» отчалил. Исчезла вдали пристань с толпой провожающих, а затем и весь город. Мы шли вниз по реке святого Лаврентия. Наконец-то в пути!
На юге простиралась равнина с небольшими селениями. На севере высились горные гряды, и на склонах одной из них эффектно расположился Квебек. Ярко полыхнула на солнце медная крыша. Навстречу плыли огромные пароходы – только что началась навигация к Великим озерам. Все-таки удивительно – большие суда могут спокойно заходить в самое сердце материка!
Далеко в реку вдавались изгороди. Позднее мне рассказали, что их ставят для лова угрей. Здесь вообще много разной рыбы, но прежде, судя по описаниям, ее было куда больше. Картье, ходивший сюда в 1534-1535 годах, а также в 1543 году, сообщает: «В реке столько рыбы, что никто не видел и не слышал ничего подобного». Особенно интересны его слова о том, что киты, дельфины, тюлени, моржи и белухи поднимались по реке до «Канады», то есть до Квебека.
По берегам тогда жили ирокезы. Они выращивали кукурузу, но занимались также рыболовством, умели бить гарпуном китов. Картье первый столкнулся с коренными жителями края. Он описывает стойбища и полуобнаженных индейцев, которые подходили на каноэ с товаром для обмена. Они боязливо смотрели на большой корабль и странных чужеземцев, готовые в любую секунду обратиться в бегство.
Граница винограда проходит здесь севернее, чем в приморье. Картье рассказывает: «По обе стороны мы видели лучшие и красивейшие земли, какие только можно себе представить, с великолепнейшими деревьями, и вдоль берегов было столько виноградной лозы, осыпанной гроздьями ягод, что казалось, виноград не дикий, а посажен людьми. Но так как он не культурный и не привитый, ягоды не такие крупные и сладкие, как у нас». Впрочем, Картье порой сильно преувеличивал, описывая открытые им страны. Я разговаривал с одним французом, знающим оба берега реки как свои пять пальцев, – он нигде не видел дикого винограда.
За большим островом Орлеан река так раздалась вширь, что напоминала фьорд. Стаи уток и других водоплавающих кружили у островов и длинных отмелей. Возле острова Иль-о-Кудра мы приметили в воде что-то белое, сперва поодаль, потом ближе и со всех сторон. Это шли белухи – маленькие киты, которые водятся в арктических водах. Белухи лениво всплывали, набирали воздух и опять погружались, порой возле самой шхуны.
Косяк был немалый; наш капитан, опытный полярник, прикинув, сказал, что китов не менее четырехсот-пятисот. Старые источники сообщают, что индейцы охотились на белуху, они поражали ее гарпуном, потом добивали стрелами. Когда добычу вытаскивали на берег, «созывали всех вождей, и они пели от радости». Я вспомнил об эскимосах, у которых белуха и особенно ее богатая витаминами кожа – матак – любимое блюдо. Вот бы они порадовались! Возможно, именно белуха побудила их проникнуть так далеко на запад. Известно, что эскимосы доходили до Мингана, для них это был пустяковый переход.
Мы завернули в деревушку Сен-Симон, лежащую напротив вытянутого Заячьего острова. Датский профессор Стенсбю считает, что здесь была база Торфинна Карлсефни (Страумфьорд). А Заячий остров – Страумэй. Я обследовал местность, но мне показалось, что этот край не мог привлечь норманнов. Травы мало, река слишком мелкая, чтобы в нее могли войти корабли, нет ни одной закрытой бухты.
Миновали устье реки Сагенэй, зажатой между крутыми стенами из гнейса и гранита. По Сагенэй можно подняться довольно далеко на больших судах. Картье сообщает, что здесь проходил путь в индейское «королевство и землю Сагенэй».
Потом шхуна направилась к городу Севен-Айлендс. Шли ночью. Погода была бурная, море светилось – от винта за кормой тянулся мерцающий шлейф. Вспарывая носом волны, «Халтен» разбрасывал в ночи каскады пламени. Севен-Айлендс – своего рода современный Клондайк. В лабрадорских дебрях найдена железная руда. Месторождение огромное, разрабатывать его легко, и американский крупный капитал развил кипучую деятельность. Быстро проложили железную дорогу на север, и там, где прежде индейцы ставили свои палатки, теперь вырос город с пятнадцатью тысячами жителей, большими магазинами, джазом и жевательной резинкой. В год добывается около двенадцати миллионов тонн руды, за сезон в порт заходит пятьсот – шестьсот судов.
Исстари здесь обитали индейцы монтэнье, ветвь племени алгонкинов, родственная другим индейцам, населяющим северное побережье залива святого Лаврентия и полуостров Лабрадор. В прошлом индейцы летом разбивали лагерь у Севен-Айлендса, а осенью уходили на своих каноэ вверх по рекам, в страну оленей. Там они проводили зиму и весну, а после ледохода опять спускались к стойбищу у соленой воды. Как они живут теперь? Бурный рост города и промышленности словно раздавил их. В центре для индейцев отведен особый район, несколько жалких домов. Уныло выглядят и люди. Дальним странствиям в дебрях пришел конец. Участок, занимаемый индейцами, сильно поднялся в цене, и городские власти уговаривают их переселиться, предлагают выстроить новые дома. Не тут-то было. Индейцы умеют стоять на своем: здесь они когда-то ставили свои палатки и здесь хотят жить впредь.