По следам ветра

История, которую я хочу рассказать, по-моему, не совсем обычна, хотя и произошла она не на далекой звезде, а в местах, где каждый год проводят отпуск сотни тысяч людей. Я бы и сам не поверил, что такие приключения и открытия возможны в Крыму, Даже мне самому все случившееся прошлым летом порой начинает казаться нереальным.

На столе передо мной лежит коричневый осколок греческой амфоры, который я своими руками подобрал на дне моря. Мы нашли и гораздо более ценные

Лежит передо мной на столе и маленькая зазубренная косточка, Я приобрел ее дорогой ценой: она едва не стоила мне жизни…

Беру косточку в руки и думаю: значит, все это было, а вовсе не пригрезилось. И о наших приключениях под водой стоит рассказать. Но, конечно, начинать следует сначала.

А начало тоже было необычным. Не так-то часто приходится знакомиться и заводить себе новых друзей под водой, верно?

Прошлым летом я демобилизовался из армии и не знал, куда себя деть. Другие как-то сразу выбирают себе жизненный путь, а у меня так не получилось. Кончив школу, решил я поступить в Институт кинематографии на сценарный факультет. Зачем, и сам до сих пор не знаю. В институт не попал и пошел работать на завод учеником электрика, а потом меня призвали в армию.

Но, видно, и армия мне ума не прибавила, потому что вот теперь снова стою на распутье и гадаю: как жить дальше? Куда податься? Проситься в экипаж космической ракеты, которую скоро, наверное, пошлют на Луну, или ехать в Сибирь на какую-нибудь стройку?

Никакого решения я принять не мог и отправился на лето в Керчь к дяде — побродить, покупаться в море.

— Непутевый ты, Колька, — сказал мне дядя, когда я без приглашения нагрянул к нему. — В каждом человеке должен быть стержень, понимаешь? А в тебе его нет.

Наверное, дядя Илья прав: нет во мне стержня. А где его взять? И что это за стержень, который должен быть в каждом человеке? В дяде моем он есть? Сам дядя Илья, конечно, считает, что живет правильно. Он у меня честный трудяга, без всяких возвышенный мыслей и взлетов. Работает на метеостанции, составляет прогнозы, которые очень редко оправдываются, а после работы копается в своем огородике или, подняв очки на лоб, старательно изучает таблицы в толстенных фолиантах. Я тоже было заинтересовался ими, соблазнившись толщиной книг и ветхостью переплетов.

У дяди мне скоро стало скучно. И в одно прекрасное утро на маленьком смешном пароходике я сбежал в Тамань, Почему именно сюда? Не знаю. Хотелось мне отыскать ту хату, в которой когда-то ночевал Лермонтов и едва не стал жертвой «честных контрабандистов». Помните «Тамань»? Я эту повесть очень люблю и знаю почти наизусть.

Легендарной хаты я не нашел, вернее, мне указали не одну, а сразу несколько; Все они были подозрительно новые, явно отстроенные уже после войны.

Я выбрал одну из них, стоявшую на самом краю станицы, и прожил здесь несколько дней у болтливой тетки Горпины.

Конечно, в этой хате Лермонтов никак не мог бывать. Но сразу за ее низеньким плетнем начинался пустырь, заросший высохшим на корню бурьяном, а дальше — крутой обрыв к морю. Именно потому я и выбрал себе это пристанище. Вспомнилось:

Я наслаждался тишиной, солнцем, соленым ветром. Целые дни проводил на море: загорал на горячем песке, нырял с маской за рыбами. А потом решил поискать места совсем необитаемые и но совету знакомых рыбаков перебрался на попутном ялике на Тузлу. Вот тут-то и начались приключения.

Тузла когда-то была косой, длинным песчаным мысом, далеко вдававшимся в Керченский пролив. Но в двадцать пятом году после сильного шторма Тузла превратилась в остров, хотя местные жители и продолжают называть ее по старой памяти косой. Расстояние между островом и берегом все росло и теперь уже достигает трех с лишним километров.

На острове всего несколько домиков, где во время путины живут рыбаки, а вокруг — желтая песчаная пустыня. Берег такой низкий, что его не заметишь с моря, пока не подплывешь вплотную. На Тузле я сначала увидел даже не сам берег, а дом и одинокое раскидистое деревце возле него. Казалось, они стояли прямо посреди моря. Это мне сразу понравилось. Ночевал я прямо под открытым небом, на согретом за день песке, пропитание добывал у рыбаков. А пляж здесь оказался таким, какого я никогда в жизни не видывал. Он тянулся на десятки километров. В сущности, весь остров был просто-напросто громадным песчаным пляжем, совсем пустынным и голым. Отойдя от рыбачьего стана всего метров сто, можно совершенно свободно почувствовать себя Робинзоном на необитаемом острове.

Но скоро я убедился, что остров обитаем, — даже, пожалуй, слишком.

Как обычно, с утра, прихватив самодельный гарпун, я отправился на охоту за рыбами. Вода в Керченском проливе такая мутная, что не различишь порой кончики пальцев протянутой перед собой руки, и с ружьем тут охотиться бесполезно. Зато с гарпуном можно ловко подкрасться к зазевавшейся рыбешке.

Ныряя и вновь поднимаясь на поверхность, чтобы глотнуть воздуха, я постепенно удалялся от берега. Море было пустынным и спокойным. Только вдали маячило несколько рыбачьих лодок, неподвижно застывших на якорях.

Под водой я вдруг услышал громкое постукивание. После паузы оно повторилось. Мне приходилось читать, будто рыбы издают разные звуки в воде, как бы переговариваются друг с другом. Но эти звуки были слишком размеренными и громкими: два звонких удара подряд, потом пауза, снова удар… Да ведь это азбука Морзе!

Постепенно складывалась фраза, хотя и не очень понятная: точка-тире, тире-точка, снова точка-тире… «Ана плыву тебе»…

Точка-точка-точка-тире, тире-точка-точка, — вдруг кто-то застучал, казалось, над самым моим ухом. Это означало: «Жду».

Кто же это переговаривался под водой? Вынырнув, я огляделся вокруг. Но наверху все оставалось по-прежнему спокойным и безмятежным. Только в одной месте, недалеко от меня, на поверхности воды вскипали пузырьки. По-моему, именно оттуда и раздавались таинственные сигналы.

Я снова нырнул почти до самого дна. И вдруг увидел впереди смутную большую тень. Приближаясь к ней, я стал различать очертания человеческой фигуры. Но только подплыв совсем вплотную, я разглядел, что это женщина. Она была не просто в маске, как я, а в легководолазном костюме — акваланге, так что ей не приходилось подниматься на поверхность за свежим воздухом.