По ступеням «Божьего трона»
Шрифт:
Предупрежденные люди спешат развьючить двух лошадей, на которых идут ягтаны с хронометрами. Через 5–6 минут хронометры заведены, и мы снова двигаемся в путь.
Подул свежий ветерок, люди оделись в шинели. К полуночи холод настолько усилился, что казаки одни за другим стали слезать с лошадей, чтобы пройтись пешком и разогреть закоченевшие ноги.
Ночные переходы всегда тяжелы, но теперешний казался особенно утомительным: ни люди, ни лошади не успели порядком отдохнуть от дневного перехода по жаре в 30° с лишком; а тут приходилось делать второй переход по крайне тяжелой дороге, к тому же при холодном северо-восточном ветре, понизившем температуру до 0°. Люди стали кутаться крепче, надели полушубки и нередко поклевывали носами.
Прошло еще часа два. Наше намерение было – пройти до половины дороги (это рассчитывали мы сделать в 5–6 часов), тут, у колодца Гурбан-кудук, покормить лошадей и, отдохнув часа четыре, двинуться далее. Но вот уже четвертый час ночи, а проводник все ведет и ведет вперед караван. По всей вероятности, в темноте он пропустил колодец, так как половина пути, по расчету, должна была уже быть давно пройдена.
Поговорив с братом, мы решили остановиться на отдых. Приказа остановиться, казалось, только и ждали; в одно мгновение вьюки были развьючены и брошены как попало; лошади сведены в кучу. Воды не было: проводник не знал, в какой стороне остался колодец. Каждый выбрал себе место по вкусу и улегся отдыхать, стараясь укрыться от ветра. Но сон был не долог.
При свете зари оказалось, что мы ночевали, далеко пройдя колодец, и находились на высшей точке песчаной возвышенности. Гряда, на которой мы стояли теперь, значительно возвышалась и над Гучэном, и над Гашуном; роскошный вид открывался с нее на север и юг. Сквозь дымку зари блестели снеговые вершины Тянь-Шаня, облитые золотым пурпуром восходящего солнца, подошвы же этих великанов тонули в волнах утреннего тумана. Далеко-далеко на севере смутно вырисовывались неясные очертания Алтая, затем выступали гладкие, точно облитые водою, вершины Бантык-богдо, а ближе к нам на огромном пространстве зеленели камыши урочища Гашун.
Растительность стала и гуще, и разнообразнее, чем в первой половине пути: местами чий составлял густые заросли, а встречались и участки, сплошь заросшие камышом, в ямках же густо росли солянковые растения. Бугры были изрыты грызунами, которые при нашем приближении издавали писк и быстро скрывались в норках. Нам удалось, однако, подкараулить и убить из них несколько штук, которые и оказались уже попадавшимися нам раньше песчанками.
С восходом солнца засуетилось и пернатое царство: выскочил откуда-то чекан, чирикнул пустынный воробей, и какой-то хищник быстро пронесся, не дав даже времени вскинуть ружье. Но вот раздалось знакомое карканье, кончавшееся трелью «ррр…», и со свистом пронеслась на водопой большая стая пустынных куропаток, за ней вторая, третья, спеша туда же, куда спешили и мы, т. е. к ключам Гашуна.
Около полудня мы вышли на поляну у пикета Хазэ, в котором содержалось несколько китайских солдат для прогона на верблюдах казенных пакетов; тут мы напились довольно скверной соленой воды. Пройдя еще три километра, наш караван остановился у солонцеватых озер Ачик-су, среди зеленой лужайки, как раз там, где водяной сток круто заворачивает с востока на север. Расставив юрты и отдохнув, мы взялись за приготовления к охоте и осмотр окрестностей, что заняло у нас все время до вечера.
В общем, местность представляла следующую картину. Около главного лога, тянувшегося с востока, местность была довольно ровная и к югу, до самых песков, покрыта кормовою травою; на этом пространстве в двух местах находились ключи, которые орошали вышеуказанное пространство. Далее к востоку, в километре от нашей стоянки, виднелось озерко весьма хорошей воды. Это была последняя вода: еще далее километра на три лог был сух и блестел кристаллами соли. Солончаковое русло, изогнувшись немного к югу, снова поворачивало на восток и входило в долину, шириною около трех километров; почва ее была до крайности слаба, так что нога, пробив верхнюю тонкую кору, проваливалась до щиколотки в глинистую порошкообразную массу.
Края долины представляли несколько волнистую и твердую поверхность, покрытую крупной галькой, а местами и надутым песком; километров в 15–18 эти края смыкались и, подымаясь, уходили к юго-востоку. К северу от нашей стоянки долина была узка, русло образовывало около пятнадцати озерков, вытянутых в одну линию; тут, в густо поросших камышом лужах, находила себе приют и всевозможная водяная птица. За исключением мест, прилегающих к ключам, все пространство было удобопроходимо; покрытое порослями тамариска, камышом, а местами и туграками, оно представляло довольно ровную степь, раскинувшуюся приблизительно на 68 кв. км.
Степь эту мы изъездили во время поисков лошадей и вдоль и поперек. Особенность степи, которая резко бросалась в глаза, заключалась в том, что вся местность была изрезана тропинками, пробитыми животными. В промежутках и по краям тропинок следов не было заметно; местами они уширялись и образовывали как бы площадку, посреди которой лежала обыкновенно масса помета, будто нарочно собранного в пирамидальную кучу. По следам на тропинках мы не могли определить положительно, принадлежат ли они хуланам или лошадям, а равно трудно было сказать, откуда приходят животные. Поэтому мулла посоветовал нам занять линию между крайним восточным и северным озерами.
Задолго до восхода солнца, пишет мой брат далее, часов около двух ночи, мы, в числе десяти человек, вышли из лагеря и без шума пробрались к заранее выбранным местам. С напряженным вниманием вглядывался я вдаль, прислушиваясь к малейшему шороху; но все было спокойно. Изредка только раздавался писк какого-то мышонка или свист пустынного зайца. Сидеть было холодно, а мертвая тишина вокруг и слабое лунное освещение распологали к дремоте; мысли путались; чувствовалось, что засыпаешь.
На востоке заалела заря. Что-то стукнуло невдалеке… Это шла антилопа каракуйрюк. За ней, осторожно ступая, вышла из-за куста вторая, там третья. Грациозные животные скользили как тени, чутко ко всему прислушиваясь. Они остановились недалеко, всего шагах в восьмидесяти, но стрелять было нельзя: по словам муллы, лошади боязливы и при малейшем подозрительном шуме уносятся с быстротою ветра, возвращаясь снова на водопой не ранее двух-трех дней. Ружье, лежавшее у меня на коленях, скользнуло и ударило в ствол куста, за которым я сидел. Ветер был на меня; поэтому животные не почуяли, но все же, недоверчиво озираясь, побежали рысцой по направлению к ключам, скрываясь в туманной дали.
Солнце взошло, было шесть часов утра. Охотники стали одни за другим подниматься из-за кустов, расправляя замлевшие члены. Мы собрались. Никто не видал лошадей. Только один казак стал нас уверять, что видел какого-то странного зверя, ни на что не похожего.
На следующую ночь охота возобновилась. Охотники разошлись группами по озерам, но и эта ночь была неудачна. Однако мы не унывали. Осматривая днем водопои и тропинки, мы убедились, что лошади приходили на водопой уже после того, как были покинуты нами засадки. Подошли они с подветренной стороны, откуда мы их и не ждали. Это открытие так порадовало нас, что мы еле дождались третьей ночи. Я с Иваном Комаровым и Андреем Глаголевым заняли место около крайнего восточного озера, другие же уселись группами у северных озер. В девять часов вечера все были на местах. Выбрав себе засадку спиною к озеру перед большими зарослями, я вырезал все лишние ветки, мешавшие движениям и стрельбе. С трех сторон меня окружал высокий кустарник, и только слева была широкая долина лога, вся блестевшая от кристаллов соли; с этой стороны я ожидал лошадей. Вечер был теплый и ясный, то и дело прилетали к воде какие-то пташки; слышно было, как они шлепались в воду озерка. Пищали болотные кулики. Но по мере сгущения сумерек все затихало. Где-то недалеко пролетел громадный сыч, оглашая воздух своим замогильным криком, последним среди засыпавшей природы. Но вот послышался шорох, и по тени, скользнувшей по белой пелене лога, я узнал тихо кравшегося к воде волка.
Луна поднималась все выше и выше. Жутко было сидеть одному среди потонувших во мраке зарослей: в кустах я не мог ничего рассмотреть, не помогли и расчищенные между ними пространства. Вдруг почти над ухом позади меня раздался какой-то храп, похожий на хрюканье кабана. Мороз побежал по коже, и я, сжав в руках штуцер, стал тихо поворачиваться в сторону слышанного звука, стараясь разглядеть сквозь кусты тамариска нарушившего ночной покой. Напрасно! Все было покойно, ни одна вершинка кустов, резко выделявшихся на фоне чистого неба, не колебалась. Прошло минут пятнадцать – такой же храп, но подальше, раздался со стороны, откуда я только что отвернулся. Звук был настолько странен, что я терялся в догадках.