По ту сторону безмолвия
Шрифт:
— Ты выдумывала не для него, а для себя. Тебе хотелось, чтобы жизнь была такой, как ты рассказала. Разыграла спектакль. Для него ты и правда была актрисой из фильма Уорхола, девушкой, которая утерла нос всему Нью-Йорку. Ничего страшного тут нет.
— Да, ничего страшного. Только грустно. До смерти грустно. Дошло до того, что он стал спрашивать меня, каков Уоррен Битти. Я сидела с сигаретой в руке, глядя в пространство, словно серьезно обдумывая его вопрос, и ответила: «Мне он нравится, но я знаю людей, которые его не любят».
Я рассмеялся. Лили тоже захихикала, и словно бы волна облегчения затопила нас обоих в нервной темноте спальни. Я знал, что приближается, знал, что мы движемся к этому, словно к вершине длинной лестницы, но смех дал нам передышку — мы перевели дух перед последним броском.
— Смешно, правда? Мы проговорили еще часа два и слегка набрались. Не сильно, но достаточно, чтобы он еще шире открыл рот от восторга, а я расхрабрилась. Именно я предложила поехать куда-нибудь покататься. На стоянке он спросил, не хочу ли я поехать на его машине. Когда я согласилась, он показал на новенький «Камаро»,
— Не может быть! Это уж слишком.
— Тш-ш-ш. Не перебивай. Я подумала: какого черта, я сыграю эту роль до конца и для него, и для себя. Мы снова сели в машину Марка, и я велела ему ехать на стоянку у здания школы. По городу ходили слухи и шутки о тех, кто занимался там любовью, но все знали, что в них нет ни слова правды, слишком опасно: патрульные полицейские машины раз по пять за ночь объезжают окрестности. Никакого твердого графика у них не было, так что никто не знал, когда они появятся в следующий раз. Марк понял, к чему я клоню, и испугался. Ему не хотелось ехать, но я сказала — или там, или нигде, сделка отменяется. Если бы он сказал «нет», если бы он боялся копов больше, чем хотел меня, по моему самолюбию был бы нанесен последний удар. Он, конечно, долго колебался, но потом развернул машину и поехал назад. Но для того-то я это все и затеяла! Я хотела, чтобы секс был сопряжен с опасностью, с риском. Кто вспомнит всего лишь очередное траханье в конце темной проселочной дороги? Я хотела, чтобы этот раз остался у него в памяти навсегда. Чтобы Марк, даже в старости, сидя на крылечке и грея на солнышке ревматизм, хмыкал и крутил головой, вспоминая обо мне. Много ли у нас в жизни такого?
— Я кое-что заметил. Ты все время повторяешь слово «трахаться». А это не твой стиль. К тому же произносишь, орудуя им, как дубиной. «Кто вспомнит всего лишь очередное траханье…» К чему эта нарочитая грубость?
— Потому что так оно и было — мы трахались. Трахнись — сильно, быстро, дойди до конца и слезай. Мужчины любят трахаться. Трахаться и кончать. Именно так я хотела поступить с Марком — трахнуть его так, как ему еще никогда не доводилось, а потом исчезнуть в клубах дыма. Мечта осуществилась, а спустя миг исчезла, с нее даже позолота облететь не успела. Пусть он запомнит меня навсегда. Запомнит единственную ночь на заднем сиденье своей новой машины, когда ему, наконец, удалось трахнуть Лили Винсент, и она оказалась настоящим фейерверком.
— И ты показана ему фейерверк?
— Еще какой! Едва мы приехали на место, я оседлала его и разделась как можно сексуальнее. Когда он тянулся, чтобы дотронуться до меня, я не позволяла, потому что хотела, чтоб он раскалился, как кукуруза в горячем масле. Знаешь, как она шипит и скачет по сковороде перед тем, как взорвется и станет попкорном. Я хотела, чтобы Марк извивался на сиденье и сходил с ума от желания. Я хотела, чтобы кто-то меня хотел! И он захотел.
— Ты была великолепна?
— Да.
— Ты завелась?
— Немного, ближе к концу. Но нет, не особенно. Слишком все походило на гимнастику. Я слишком старалась, чтобы он возбудился и думал, что сводит меня с ума.
— Я ревную.
Я услышал, как Лили повернулась. Она вдруг заговорила высоким и взволнованным голосом:
— Правда? Почему? Это было так давно, к тому же я все время притворялась.
— Потому что ревность — та же алчность. Я хочу иметь все и никогда ни с кем не делиться. Иногда, когда я думаю о тебе, я ревную тебя к твоим бывшим любовникам, к тому, что они с тобой делали.
Я бы хотел вернуться в прошлое и отнять у них все поцелуи и траханья, забрать все себе.
— Как здорово, Макс. Я никогда так на это не смотрела.
— А я смотрю. Продолжай, фейерверк.
— Ну, мы сделали это пару раз, и, думаю, я была на высоте. Ты спрашивал, хорошо ли мне было, и я сказала — немного, но это неправда. Было очень хорошо, потому что я полностью отдалась происходящему. Я лизана Марка, целована его, обнимала и стонала. Поначалу я думала: «Как еще его завести, отчего еще он готов будет завыть на луну?» Но такие вещи захватывают, даже если ты всего лишь разыгрываешь спектакль. Мне понравилось, и мне действительно стало хорошо… Совершенно выбившись из сил, мы оделись и сидели молча, не говоря ни слова. Я медленно сосчитана до ста и сказала, что хочу, чтобы он теперь ушел и оставил меня здесь. Я одна пойду пешком по городу к своей машине. Марк был ошеломлен. Уйти? Как я могла такое сказать после того, что между нами произошло? Я стала терять терпение, мне хотелось выйти из машины и снова остаться одной. Марк говорил, что любит меня, и потом, разве я могла бы так чудесно заниматься любовью, если бы ничего к нему не испытывала? Я не ответила, но начата злиться, хотя сама заварила кашу. Марк в отчаянии спрашивал, может, дело во времени? Все произошло так быстро и спонтанно, может, мне просто нужно время, чтобы разобраться в себе? Хорошо, что он подкинул мне повод уйти, я была не в настроении и не в форме, сочинить какой-нибудь предлог мне бы не удалось. Да, ты прав, Марк, я в растерянности, я хочу побыть одна и подумать. Он успокоился. Я все спрашиваю себя, что бы случилось, если бы он тогда сказал «нет». Просто проявил силу и категорически настоял на том, чтобы я осталась с ним до утра. Но душка Марк Элсен этого не сделал. Он вышел из машины и торопливо обежал ее, чтобы открыть мне дверцу. Мы поцеловались на прощание. Он притянул меня к себе и посреди большой пустой автостоянки прошептал: «Что происходит. Лили?» Вопрос в яблочко, ведь я понятия не имела, что и приехала в надежде найти дорогу домой. А может быть, я все-таки знала, что происходит: я распадалась на части со скоростью света. Я оттолкнула его и побежала прочь. Марк окликнул меня, но, когда я не остановилась, проорал: «Если я тебе нужен, я буду завтра в магазине!» Да, он был мне нужен. Мне нужны были все люди на свете — чтобы они держали такую огромную сетку, в которую ловят людей, когда они во время пожара прыгают из горящих зданий. Но было уже слишком поздно.
— Почему? Почему слишком поздно?
— Потому что к тому времени я зашла так далеко, что прыгала со всех углов крыши разом, а не только с одного. Чтобы меня поймать, никаких сеток не хватило бы… После пробежки мне полегчало. Мне даже на полсекунды подумалось, не пойти ли домой и не попроситься ли у папы переночевать. Вот смех-то! Домой, в милый темный дом… Я чувствовала, как теплая сперма Марка сбегает по внутренней стороне бедра. Подумала о детях. О всех малютках-Марках, которых никогда не будет. Из меня не выйдет на свет ни один ребенок. Болезнь и рубцы положили этому конец. Еще одна возможность упущена, сколько еще осталось? Я так давно не думала о детях. Я приехала в город, где провела детство, но теперь бежала от него, от своей жизни, бежала из жизни, зная, что бежать некуда. Мне было так больно… Я мчалась и мчалась. От школы до бара около трех миль, но я и не заметила, как их пробежала. Задыхаясь, прыгнула в машину и завела мотор. Она дернулась назад и стукнулась об ограждение, потому что я забыла поставить на нейтральную передачу, когда выключала. Толчок меня испугал, и я немного опомнилась. Стала тереть руками лицо, пока не почувствовала, что у меня горят щеки. Потом снова завела машину и медленно выехала со стоянки… Когда я уезжала, еще не рассвело, но уже пели птицы. Проезжая мимо знакомых мест, я заплакана. Я прощалась с ними. Прощай, библиотека, Бивер-колледж, дом Мэрилин Зодда. Иные из них сыграли в моей жизни важную роль, другие — лишь эпизод. И все они вот-вот исчезнут навсегда. Я знала, что никогда не вернусь, значит, все, конец. Пока. «Говард Джонсон». Я на самом деле опустила стекло и помахала рукой дурацкому ресторану! Пока, жареные мидии и сигареты после школы с Мэрилин и Линдой Джонс в нашей любимой кабинке. Худышка Джонс. Прощай, прощай, прощай. Бум — конец гленсайдовским денькам. Я вырулила на шоссе и поехала прочь… А через час машина заглохла. Из-под капота повалил дым, и — пуф! — она остановилась. Совершенно спокойно я откатила ее к обочине и выключила зажигание. Утро стояло прекрасное. Я вылезла и стояла рядом с машиной, глядя, как солнце поднимается над подернутыми голубой дымкой полями. Движения на шоссе почти не было, но не беда, мне пока не хотелось голосовать. Я предположила, что «опелю» крышка, а значит, мне придется снова пускаться в путь каким-то иным способом. Я чувствовала полную опустошенность… Рядом затормозил грузовик, и водитель подвез меня до следующего городка. Я уговорила механика с заправочной станции съездить взглянуть на мою машину. Удивительно — оказалось, всего лишь лопнул ремень вентилятора, ремонта на девять долларов. К тому же запасной ремень у механика был с собой в фургончике. Мне бы следовало прийти в восторг, но я просто тупо молчала, даже не находя слов. Наверно, он подумал, что я зомби. Зомби, который внезапно проголодался. Пока механик трудился над машиной, я спросила, есть ли в городке место, где можно хорошо позавтракать. Он посоветовал «Гарамонд-гриль».
— Гарамонд? Гарамонд, Пенсильвания? — Вот оно: оттуда похитили Брендана Уэйда Майера.
— Ты знаешь этот городок?
— Нет, но знаю, что ты там сделала.
— Что ты имеешь в виду?
— Гарамонд. Анвен и Грегори Майеров и их сына Брендана, которому сейчас примерно девять с половиной. В последний раз его видели в коляске у входа в магазин в Гарамондском торговом центре. Я знаю, что ты сделала, Лили. Я знаю, что ты его похитила.
Я включил лампу возле кровати и снова лег. Закрыв глаза, я рассказал Лили, как обыскал дом после ее странной и подозрительной вспышки, когда Линкольн попал в больницу. Как нашел у нее вырезки из газет с заметками о Майерах и нанял детектива для расследования. Потом о своей поездке на Восток, о встрече с несчастной парой, о выстреле на скоростной трассе в Нью-Джерси.
Теперь заговорил я. Мне не было дела до траханья на заднем сиденье, Мэрилин Зодда или нервных срывов в двадцать один год. Это Лили они казались вехами, звездами, составляющими созвездие ее жизни. Рассказывая о прошлом, она расставляла их по местам, упорядочивая былой хаос так, чтобы они наполнились смыслом для нас обоих.
Но мне было плевать, ведь теперь я знал то, чего не знала она. В конечном счете, все сводилось к одному непреложному факту: она действительно похитила своего сына. Разорвала ткань здравого рассудка и потянулась глубоко в прикрываемую ею тьму, чтобы совершить поступок, который, как она думала, спасет ее от полного падения во мрак. Какие же злодеяния мы совершаем, чтобы спасти себя.