По ту сторону рассвета
Шрифт:
— Ему трудно говорить об этом с женщинами. Хотя между собой мужчины эдайн, похоже, говорят о чем угодно. Расскажи мне ты.
— Ну… меня так учили, — сама не зная почему, она сделала эту поправку. — Что женщина кровоточит каждый месяц потому, что из нее выходит несделанный ребенок. Луна пробуждает женщину, когда ей исполняется четырнадцать весен — или около того. В ней созревает одна половинка младенца, а в семени мужчины содержится вторая половинка, и если этой второй не будет, то несделанный ребенок выйдет. А куда ему еще деваться. А что, — ее одолело любопытство, — у эльфийских женщин не так?
— Нет, — покачала головой Лютиэн. — Чадотворное семя в нас спит, пока мы не выходим замуж. От любви оно просыпается. И выходит с кровью только если созрело не вовремя. Следующее созревает долго. То, что ты рассказываешь — ново и странно для меня. Берен говорил, что своих дней человеческая женщина не знает…
— Берен невежда, — фыркнула Даэйрет. — И мужчина. Дни женщины обычно наступают через десять-двенадцать дней после того, как пройдет кровь. И заканчиваются за неделю до того, как она придет.
— Но если ты знала свои дни, почему ты не знала о ребенке?
— Потому что не всякая стрела поражает цель. И… я вообще не думала о ребенке, когда… Ну, там было так страшно, и кроме Руско, все хотели мне смерти… Я думала: он бросит меня и что со мной будет?
На ее глаза навернулись слезы.
— Даэйрет, ты думаешь когда-нибудь о ком-нибудь, кроме себя?
Голос Лютиэн был мягким, но ранил как сталь.
— И ты туда же? — Даэйрет вытерла слезы рукавом. — Вы так говорите, как будто я самый плохой человек на земле! Разве я вам не помогала, разве я не ухаживала вместе с тобой за ранеными?
— Да, ты помогала, и я благодарю тебя за это. Но о ком ты думала? Что тебя заботило, кроме собственных переживаний? Я успела узнать людей и хуже тебя, я знаю и эльдар хуже тебя, но я еще не видела никого, кого бы так занимала своя особа.
— А твой Берен? — огрызнулась Даэйрет. — Что его занимает сейчас? С кем он коротает дни?
— С тем, что выше моего постижения, — серьезно ответила Лютиэн. — Мысли его заняты странным желанием; настолько странным, что очень немногие смогут и понять его. Сам Берен не может его понять. Я не уверена, понимаю ли я, а Финрод, который понял бы, теперь мертв. Мне страшно за Берена, потому что зов его сердца направлен сейчас за пределы этого мира; дальше, чем лежит Валинор, за стены чертогов Владыки, за край черного моря, что лежит по ту сторону рассвета. Туда можно уйти — и не вернуться.
— Но… почему ты позволяешь ему? — изумилась Даэйрет.
— А кто я, чтобы запрещать ему? Я владею его сердцем и разумом — но не душой. Его феа и моя принадлежат лишь Тому, Кто их создал. Но мы, эльдар, отданы во власть судьбе, мы дети Арды, Манвэ — князь над нами, Намо — его Судья. Я не могу проникнуть мыслью за предел рока. Берен… Он может хотя бы пытаться. Это страшит меня превыше всякой меры, но это же и дарит странную надежду.
Даэйрет ощутила словно бы дуновение холода, хотя над углями поднимался раскаленный воздух, и в его мареве казалось призрачным лицо эльфийской девы, одетой как человеческий мальчик.
— Учи… ну… ты знаешь, о ком я… говорил, что создал нас… я знаю, вы учите иначе, но это сейчас неважно… свободными от судьбы. Он говорил то же, что и ты. Что есть предопределенность, но люди могут покидать этот мир, и поэтому свободны от нее…
— Ты слышишь то, что тебе говорят или нечто иное? Не говори того, чего я не говорила. Нет предопределенности, есть судьба. Она есть и у людей, но она берет начало и имеет конец вне этого мира. Как мог создать вас свободными тот, кто сам есть худший из невольников? Как мог дать вам корни вовне тот, кто сам корнями пророс здесь?
— Он говорит иначе.
— А… Он говорит… — Лютиэн улыбнулась. — Ты слышала его слова и видела его дела. Чему будешь верить?
— Между прочим, я видела не только плохие дела. Меня учили быть лекарем, если бы Этиль не убили, я бы завершила свое обучение, а после посвящения ушла бы на три года в странствия с кем-нибудь из братьев по Ордену. Я бы ходила по деревням и лечила людей без платы, только за стол и кров. И так делают все в Аст-Ахэ, каждый отправляется в странствие и учит простых людей своему ремеслу, делает для них что-нибудь или лечит… Воины защищают их от орков. Ты видела только злые дела, а я еще и добрые. А твой Берен, между прочим, убил мою тарни, а еще он пропитал землю огненной смесью и поджег под ногами воинов Аст-Ахэ. Если бы не Дар Учителя, они умирали бы так же мучительно, как Финрод. Ваши люди тоже творят зло и ты мне не докажешь обратного.
— Я и не собираюсь доказывать обратное, — вздохнула Лютиэн. — Я знаю, что Берен сотворил в жизни много такого, что мучает его.
— Что-то по нем не было видно, чтобы он страдал.
— Да. Он не любит показывать свою боль, потому что полагает это слабостью. Но он сожалеет о совершенном. Прежде он верил в возможность искупления, но сейчас потерял эту веру. Бывшее не сделать небывшим. Финрод не вернется в Эндорэ.
— Берен убийца. Если бы он сожалел о каждом убитом так, как надо, он бы давно наложил на себя руки.
— А ты знаешь, как надо сожалеть? Велика же твоя мудрость.
— Сожалеть надо так, как о себе.
— Сожалеешь ли ты так о Руско?
Даэйрет закусила губу. С Лютиэн невозможно было спорить. Когда Даэйрет училась владеть мечом, чтобы защитить себя, она один раз попробовала фехтовать с Илльо… Тогда вокруг нее словно бы соткался стальной занавес, и меч касался ее то там, то там… Сейчас, как и тогда, ей оставалось только вскрикивать: «Мэй къертайни!», «Я поражена!».
— Допустим, я плохой человек, — сказала она. — Но в Ордене было много людей гораздо лучше меня.
— И среди тех, кто сражался? Так почему же они не умерли от бесконечного огорчения?
— Потому что он… ты знаешь, о ком я… брал на себя их боль. Он страдал за них.
— А… вот оно что… — Лютиэн снова склонилась к котлу. — Мне нужно отцедить это и поставить остывать. Будь добра, принеси кувшин.
Даэйрет зашла в палатку, и увидела, что один из двух тяжело раненых, Дарн, уже проснулся. Он был ранен в лицо, не стрелой, а мечом, который выбил три зуба и рассек челюсть. Дарн умер бы, если бы кость воспалилась — и, сращивая ее, спасая Дарна от воспаления и неминуемой мучительной смерти, Элвитиль и Диргель отдали почти все силы и оттого еще и до сих пор оба они едва ходили, словно тяжелораненые. Но такое быстрое лечение костей имело последствием сильные боли в залеченных членах — Дарн теперь не мог есть твердую пищу, и весь исхудал. Он и говорить не мог, изъяснялся движениями.