По ту сторону рассвета
Шрифт:
— Как нахожу? — Лютиэн провела пальцем по его груди. — Нахожу изрядно отощавшим. И мокрым. Но живым, чему не устаю дивиться. Ты говорил про эльфа, изыскавшего семь способов полета, но отлетевшего лишь после смерти — я нашла девятый способ полета, и осталась жива. На этих крыльях я поднялась над пустыней. Это было легко — отсюда поднимается вверх сильный поток горячего воздуха; я просто расправила крылья и плыла, а потом катилась по воздуху вниз, как со снежной горы. Вчера я чуть не погибла в грозу, но успела подняться выше тучи и долго боялась, что не сумею тебя найти за этой мглой, или что устану раньше, чем кончится гроза…
— Ох, — он посмотрел на нее, на брошенный ею черный плащ. — Я жив только потому, что боги послали эту грозу. Не нужно было тебе следовать за мной.
— Берен! — она притянула его к себе так, что они соприкоснулись лбами. — Разве ты еще ничего не понял? Мы будем вместе, куда бы ни привела судьба.
— Она ведет меня к смерти, и там мы вместе не будем, потому что на другой стороне наши народы ждет разная участь! Хуан, сукин ты сын — чем ты думал, я же велел тебе ее беречь?! Боги! — Берен швырнул меч и тот зазвенел о каменную наковальню. — Почему вы измысливаете мне новые испытания? Разве мало того, что я уже вынес? Мало того, что я еще вынесу? Чем я так провинился перед вами или перед Отцом, что должен еще и любимую вести в логово Моргота? Если бы мне вчера дано было знать об этом — я бы еще раньше вылил всю воду и умер прежде дождя; я бы встал под молниями во весь рост!
— Почему бы просто не броситься на меч, — поднятый и свернутый было плащ Тхурингвэтиль Лютиэн с силой шлепнула ему под ноги, как мужчина в разгар спора швыряет оземь шапку или посох. — О, как же я устала от твоих колебаний! Почему такой муж, как ты, временами болтает такое, чего постеснялось бы дитя? Кто ты, по-твоему, если Могуществам только и дела, что выдумывать тебе новые мучения!? Берен, почему ты не подумал о том, что у меня могут быть сердце и воля? Если наш союз заключен, как ты уповаешь, во имя великой цели — то почему ты отказываешь мне в праве быть в союзе с тобой? О, лукавый род людской — вы и самоотвержением своим умудряетесь гордиться! Как же сильно Финрод любил вас, если у него на вас хватало терпения?!
Она еще много чего хотела сказать, но увидела вытянутое лицо Берена, приоткрытый рот и распахнутые глаза под изумленно изогнутыми бровями — и не смогла удержаться от смеха. Таким озадаченным она его еще не видела — если бы Хуан заговорил, Берен и то не удивился бы сильнее.
— Я еще ни разу не видел тебя в гневе, — прошептал он наконец, качая головой. — Я и вправду такой дурак? Прости.
Он встал перед ней на колени и прижался лицом к ее груди.
— Ты не дурак, — Лютиэн погладила его серые волосы. — Просто упрямец.
— Да, это верно, — он встал, не отпуская Лютиэн, и она ахнула от неожиданности, оказавшись переброшенной через его плечо.
— Ты так и понесешь меня?
— Мы с Хуаном будем меняться, — в его голосе она услышала усмешку.
— Хуан уходит.
Берен остановился.
— Это кто сказал? — повертел он головой.
— Хуан говорит. Хуан уходит.
Берен поставил Лютиэн на землю. Она ошибалась, думая, что речь Хуана не сможет изумить его сильнее, чем ее гнев.
— Пес, — горец подошел к собаке и положил ладонь на белый лоб. — Неужели ты не пойдешь с нами?
— Нет еды для Хуана. Нет воды. Он приходит в Ангбанд, слабый, дерется и умирает. Он возвращается и живет, и ждет Госпожу.
— Думаешь ее дождаться?
— Хуан ждет. Человек хочет — Хуан идет с ним и умирает в Ангбанде.
— Нет, человек не хочет твоей смерти, пес. Благодарю тебя — и отпускаю.
— Человек не благодарит. Человек просит знак и получает знак.
— Что ты сказал? — Берен подался вперед, сграбастав шерсть Хуана в горсти.
— Человек просит знак и получает знак. Хуан не знает, что это. Это не от Хуана.
Берен наклонялся к Хуану изумленный — а выпрямился потрясенный.
— Хуан уходит, — сказал пес. — Хуан прощается.
— Да, пес богов, — Берен кивнул. — Прощай.
И, подумав, поправился:
— Не в последний раз видимся.
Хуан, разом опять утратив да речи, тявкнул коротко, обежал пару кругом — на прощание — и помчался на юг размашистыми плавными скачками. Вскоре он исчез в отблесках то ли остатков воды, то ли снова обманной игры света в плывущем воздухе.
Берен и Лютиэн остались одни.
— Что ж… — задумчиво сказал Берен. — Насчет еды и воды он был прав: у меня не хватило бы на его долю. Давай-ка поедим.
Он выложил на холстинку то, что у него было: липкое месиво из дорожного печенья, размокшие засушенные яблоки, груши и ягоды, нарезанную полосками солонину, которая сейчас походила на раскисшую паклю, слипшиеся грудкой орехи и семечки анарилота.
— Вот и весь пир, — виновато развел он руками.
— У меня совсем мало того, что можно было бы подать к столу… — Лютиэн развязала поясной мешочек. — Но если ты хочешь, то вот…
— Лембас! — ахнул Берен, глядя на связку эльфийских дорожных хлебцев.
— Мне этого хватило бы на весь путь, — Тинувиэль переломила один хлебец над «лодочкой» ладони Берена. — А об обратной дороге никто из нас, как видно, не подумал…
Берен печально улыбнулся.
— Что проку о ней думать. Мы с тобой надеемся только на чудо, верно? Наше дело дойти туда, и…
— И что? — с искренним любопытством спросила Лютиэн. Она не имела понятия о том, что следует там сделать, и отправилась в путь, ожидая какого-то вдохновения. Может быть, его получит один Берен? Или уже получил?
— Не знаю, — человек тряхнул головой, положил в рот кусочек хлебца, задумчиво разжевал и запил. — Чем больше я об этом думал, тем яснее понимал, что думать не надо. Почему-то мне кажется, что когда Сильмарилл будет в наших руках — дальнейшее решится само собой. Это было вложено в самую глубину моего сердца, я боюсь заглядывать туда.
Они молча ели какое-то время — один лембас на двоих, плоды, солонина, отдающая медом и орехи в меду, отдающие солониной. Лютиэн заметила, что Берен не может есть орехи и семечки, и не стала есть плодов и размякшего хлеба, оставляя ему, а сама принялась за это человеческое лакомство. Хм, ну, по крайней мере, это когда-то было человеческим лакомством.