По ту сторону рассвета
Шрифт:
Земляники здесь было — несчитано.
Наконец, они остановились на небольшой полянке, окруженной кустами лещины. Неподалеку бил родник, превративший соседнюю полянку в подобие болота. Финрод сбросил наземь котомку и плащ, отстегнул меч и опер его о ствол деревца — молодой рябины. Берен последовал его примеру, потом расшнуровал ворот рубахи. Вдвоем они подошли к роднику и умылись.
— Это обязательно делать ночью? — спросил Берен, бросая взгляд в сторону запада, откуда сочилось сквозь ветки расплавленное золото заката.
— Нет, — сказал Финрод. — Но ночью лучше начинать. Днем — недостаточно тихо.
Они
Берен сел напротив. Волновался он страшно, страх был готов перерасти в панику.
Эльф расшнуровал котомку и размотал ткань, в которую был завернут Палантир.
— Вы с Нэндилом уже говорили об этом, — сказал он. — Что тебе больше всего запомнилось из разговора?
— Что без направляющего разума и воли эта штука — не больше чем грузило для сети.
Финрод согласно кивнул.
— При помощи Палантиров можно делать две вещи, — сказал он. — Первое: обмениваться мыслями на расстоянии. Вообще говоря, для осанвэ никакие расстояния не помеха, если двое достаточно близки друг другу…
«Как Аэгнор и Андрет», — подумал Берен.
— Но Палантир позволяет это делать даже тем, кто не ощущает между собой душевного родства и близости. Второе, что можно делать при помощи Палантира — изучать настоящее положение дел где-то в отдалении от тебя. Тем самым способом, каким я прощупывал дорогу в Хитлум. Поиск при помощи Палантира тем успешней, чем лучше ты представляешь себе искомое и местность, которую осматриваешь. Почти невозможно сознательно исследовать совершенно незнакомые места, или найти того, кого ты плохо знаешь. Таким же способом можно узнавать прошлое.
«Как Фингон», — подумал Берен.
— …Все эти свойства Палантира основаны на том, что он постоянно связан со всем веществом Арды, а вещество хранит память о том, что с ним происходило. Очень важно это понимать: не Палантир, а мы переводим это знание в образы. Поэтому Нэндил сказал: воля и разум. Воля — чтобы не потеряться в потоке сведений, которые на тебя хлынут. Разум — чтобы найти в этом море именно ту жемчужину, которая тебе нужна. Погоди… — видя, что Берен хочет вставить слово, он поднял ладонь. — Еще одно, прежде чем я закончу. Тогда, в сокровищнице, тебя вело сильное чувство. Это путь простой — и опасный. Любовь привела тебя в Дориат — но подумай, куда привела бы ненависть?
Берен представил себе, куда могла завести его ненависть — и ему сделалось не по себе.
— Третье, что я надеюсь сделать при помощи Палантира — обучить человека осанвэ.
Он поднял хрустальный шар одной рукой.
— Кое-что ты уже умеешь. Умеешь закрываться. Знаешь, что такое avanire. Умеешь «говорить». Но не умеешь «слушать». Ты ни разу не «слышал», когда я «говорил», призывая тебя. Тебе не приходилось «слышать»?
— На самом деле — приходилось, — проворчал Берен, проклиная свое лицо, выдающее его то бледностью, то краской.
— А… — сказал Финрод. — Но нам этот способ не годится. Попробуем иначе. Коснись Палантира. Возьми его — вместе со мной.
Берен положил руки на холодный камень, уже бледно мерцающий на руках Финрода. Знакомая дрожь пробежала по пальцам, и ладони налились прохладой, такой колючей, словно кто-то растер их изнутри листиками молочая.
Палантир притягивал взгляд, отвести его теперь было почти невозможно.
— Не нужно пробовать говорить вслух, — прошептал Финрод. — Когда ты войдешь в камень — ищи меня мыслью. Так же, как искал ее — но не пытайся со мной заговорить голосом…
Его слова затихли в отдалении, все звуки мира исчезли — Берен снова оказался один среди безмолвного мерцания. Но стоило ему прислушаться, как он опять уловил потоки чужих мыслей, неуловимых и гулких, как эхо. Они настырно лезли в сознание, грозили прорваться лавиной видений и снов, похоронить под собой дерзкого, что вторгся в царство тайны…
Уже зная, как это делается, он вызвал в памяти образ Финрода — суровое лицо в обрамлении золотых волос, пронзительно-серые глаза… И Финрод явился — точнее, Берен снова оказался на полянке, на траве, с Палантиром в руках — но камень теперь сиял серебряным светом, был горячим и легким, словно надутый воздухом бычий пузырь. Казалось, он дрожит и рвется из рук вверх; чтобы его удержать, приходилось прилагать усилия.
Камень не показывал картин, как в прошлый раз, он сиял легко и ровно, и в этом сиянии Берен по-новому видел все вокруг: деревья, обступившие полянку, стали какими-то странными, их как будто сделалось больше, и порой похоже было на то, что одно растет внутри другого, но все были какие-то неплотные, как призрачные. Это все деревья, которые когда-либо росли здесь, — догадался Берен. Какими они были… Он глянул вверх — и увидел, как звезды сливаются в круги вокруг одной, той, что зовется Ступицей. Он глянул на Финрода — и увидел его в золотом свете, который шел ниоткуда — и отовсюду, словно несчетное число тоненьких, незаметных глазу лучей сосредоточились на стройной, точеной фигуре эльфа. Да нет — это сам он светился, легко и ровно, окутанный янтарной дымкой.
«Хорошо. Ты видишь меня, я — тебя… Ты слышишь… Говори».
«Что говорить?» — Берен внезапно испугался.
«Что угодно. Мы свободно обмениваемся мысленной речью».
«Это все? Это и есть осанвэ?» — Берен помимо своей воли вспомнил то, что пережил с Лютиэн — ее чувства как свои, и свой восторг, хлынувший в нее… Это был миг — а потом Финрод резко закрыл свою защиту: словно обрушившаяся лавина мгновенно отрезала его от Берена.
Придя в себя, горец спрятал лицо в ладонях. Произошедшее было слишком страшно, чтобы говорить о нем. Если бы по его неосторожности кто-то — пусть даже Финрод — увидел их соитие, Берен и то не набрался бы такого стыда. Каков бы ни был Ном — он оказался сопричастен слишком глубокой тайне Лютиэн, он на миг пережил ее сокровеннейшую радость. Словно бы оказался третьим на ложе. Ему тоже сейчас неловко. Он хотел этого не больше, чем Берен. И все по вине блудливой береновой мысли.
— Ты не управляешь своими мыслями, — покачал головой эльф. — Они управляют тобой. Я не хотел узнавать того, что узнал. Не успел прервать осанвэ прежде чем понял, что происходит. Берен, случайные слова тянут из твоей памяти вереницы образов, очень ярких.
— Прости, — процедил Берен сквозь зубы.
— Ты еще ни в чем не провинился, но с этим нужно что-то сделать. Нельзя позволять, чтобы твои воспоминания обрушивались на собеседника, подобно каплям с дерева после дождя, на того, кто случайно заденет ветку.