По велению Чингисхана. Том 2. Книга третья
Шрифт:
– Ты еще имеешь выжившего из ума советника, нерасторопного, туповатого джасабыла…
– Да ты смеешься надо мной, старик?! – гневно воздел руки Кучулук. – Как смеешь ты потешаться над Ханом?!
– Вот теперь я узнаю потомка Тайан-Хана. А ты еще хочешь, чтобы с таким нравом он стал слушать меня, своего подчиненного. Тайан-Хан не стал бы менять своего решения, потому что никто из нас тогда и представить не мог, что монголы, еще недавно маленькое, жалкое племя, могут в считанные годы сделаться сильными и опасными! Никто не мог представить в полной мере то, что сегодня понятно каждому: воинское величие вождя монголов Чингисхана! И это первое,
– Ну, говори уж, не тяни душу!
– То, что ты рано познал нужду, лишения.
– Ты полагаешь, это возвышает Хана?!
– Ты знаешь, что такое беда целого народа! А твой отец даже предположить тогда не мог. Тайан-Хан, подражая сарацинским Султанам, считал себя «земным отражением Господа Бога», а потому до глубины души истово верил, что Бог должен вызволить его из любой беды. Он и поплатился за грех гордыни, который не водился за нашими древними предками. Расплата легла и на твои плечи. Теперь дело в тебе: ты встанешь выше на три головы, если сделаешь выводы.
– Выводы я делаю! – с горечью воскликнул Кучулук. – Только что толку?! Если за мной – никого! Хан – без ханства! Искра, одиноко метнувшаяся в небо из догоревшего костра! Вой сраженного марала, несущийся эхом по горному распадку!
– Не гневи Бога, спасшего тебя. Подумай: зачем Ему было угодно вывести тебя из огня?! И спасти меня, последнего из войска предков, послав с тобою?!
Кехсэй-Сабараха мучила бессонница. В голове по кругу неслись тревожные мысли о волнениях последних дней. Вспомнилось, как в детстве, разбуженный кем-то среди ночи, он всегда видел деда, сидящего у костра. Тогда ему казалось, что деду просто нравится смотреть на огонь!
Старый воин улыбнулся во тьме. Вздохнул. Сомкнул веки, силясь погрузиться в сон, но из кромешной тьмы выплыло широкое, бородатое, перекошенное гневом лицо Ынанча Билгэ-Хана. Кехсэй Сабараху даже почудилось, что на щеку ему попали брызги слюны грозного правителя.
Дед Кучулука, богатырь Ынанча Билгэ-Хан, по внешнему виду был совсем иным, чем его бледнолицый, жидкобородый сын Тайан-Хан. Они были разными и по характеру, но при этом тот и другой обладали таким нравом, что людям рядом с ними даже дышать становилось трудно. Оба умели подавлять волю человека.
Дед умер еще до рождения Кучулука. И отца он видел немного. Но кровь есть кровь: Кучулук с юных лет поразительно похож и на деда, и на отца.
Кехсэй-Сабарах после бесполезных попыток уснуть поднялся и вышел из сурта.
Небо было сплошь затянуто облаками. Больше прежнего придавливало душу. Кехсэй-Сабарах подставил ладонь, пытаясь определить, моросит ли? Но руку овеял странный сухой ветер, которого, казалось бы, не должно быть при таких тучах. И в этом тоже померещился знак: ни дождя, ни просвета. Ни в чем не было ясности!
Кровь кровью, но бедняга Кучулук, еще не созрев умом, попал в столь страшные передряги, встретил столько унижения, что вряд ли на его месте и отец, и дед выстояли бы духом. А парня беды только закалили.
Сейчас старый воин сожалел лишь о том, что он, водивший в бой тумены, никогда не занимался воспитанием. Это был громадный стратегический просчет всех найманов. Монголы в этом преуспели. Кехсэй-Сабарах вспомнил разговор с великим стариком Аргасом, которому Тэмучин доверил обучение десятилетних подростков – отпрысков знатных родов. Когда Кехсэй-Сабарах увидел этих ребят во время состязаний
Старик Аргас старался вникнуть в любые вопросы, говорил с ними на равных, направлял их мысли и энергию в нужное русло, умел развить лучшее в них. Был добр и вместе с тем строг, заботлив и суров.
«Вот бы, – не раз сожалел Кехсэй-Сабарах, – Кучулук попал в такие руки, какой бы из него получился правитель!»
Обучение будущего полководца ли, правителя ли – дело тонкое! Это высокое мастерство не каждому дано. И боевой навык не всегда здесь пригоден. Нужно что-то в душе иметь, любить воспитанника и при этом уметь верно оценить любой поступок его. И себе не давать покоя, с себя уметь спрашивать. Так что неизвестно, кого он, Кехсэй-Сабарах, сейчас больше воспитывал: Кучулука или себя. Постоянно, почти каждый миг, он видел себя со стороны, как бы глазами монгола Аргаса, он уж и сам иногда начинал казаться себе Аргасом.
Аргас умел добиваться результата – ученики на него не обижались, когда он был строг, не ленились и не теряли выправки, когда становился мягок. Но Аргас владел словом, зная кроме воинского искусства бесконечное множество преданий и книг. А что бедный Кучулук может получить от него, косноязычного вояки? Ведь по большому счету он ничего не знает, и память его мало что сохранила, кроме походов, битв и сражений. Вся жизнь – поход и сражение. А мирное бытие – это парение в пространстве, где нет видимых троп, перевалов или ущелий. Как научить птенца орлиному полету?
Глава пятая
Чао-линь
Из главы «Забота о Государстве»:
Сунь-цзы сказал: «Правя государством и управляя армией, надлежит учить общественным нормам, воодушевлять сознанием долга, внушить чувство чести.
Когда у людей есть чувство чести, в большом государстве этого достаточно, чтобы защищаться.
Поэтому и сказано: когда государства Поднебесной воюют, то у тех, кто победит пять раз, случается несчастье; кто победит четыре раза, тот ослабевает; кто победит три раза – становится ванном; кто победит один раз – становится верховным властителем. Мало таких, кто овладел Поднебесной частыми победами, но много таких, кто от этих побед погибал».
Давно подмечено, что в решительные моменты избранникам судьбы помогают свыше неведомые силы, оставляя в живых там, где, казалось бы, их ждала неминуемая гибель, позволяя одерживать победы, когда все шло к поражению. Небеса словно ведут этих редких людей, вкладывая в их головы и сердца недоступные обычному человеку разум и страсть; или же Божьи избранники сами вырастают духом своим до шири и глубины небес.
И тогда ведомое таким избранником никому неизвестное слабое племя вдруг сплачивает под своими знаменами прежде соперничавшие или даже кровно враждовавшие друг с другом народы, которых начинает вдохновлять собственное единодушие, и они стремительно распространяются по белу свету, перелицовывая его на новый лад.