По Восточному Саяну
Шрифт:
– - Держи левее, захлестнет!
– - крикнул Прокопий Днепровский, но его голос был заглушен шумом, и мы с замиранием сердца ждали.
А Лебедев, напрягая силы, продолжал медленно подавать лодку вперед. Еще секунда, вторая -- и нос действительно захлестнуло. Но Кирилл, налегая на шест, удержал нужное направление. Ему необходимо было пройти еще метра два вперед, чтобы повернуть в жерло порога. Кормчий видел впереди бушующий, порог, но не отступал.
Один бросок шестом -- и лодка смело врезалась в высокий вал. Вода навалилась на левый борт и стала давить лодку ко дну.
Мы видели, как Лебедев, навалившись всей своей тяжестью на правый борт, все ниже и ниже клонился к лодке, как от невероятного напряжения еще больше побагровело его лицо. Один еле уловимый толчок -- и лодка, вздрогнув, остановилась. Взбеленился вал, понеслись ему на помощь волны. Всколыхнулся, набирая силу, поток, но было уже поздно. Лебедев, налегая на шест, вырвал нос из объятий вала и, упираясь широко расставленными ногами в дно, поворачивал лодку влево. Задрожала долбленка и, повинуясь кормовщику, полезла на вал. Кирилл ловким ударом шеста сильно толкнул ее вперед. Все мы ахнули. А лодка уже была за поворотом.
Прокопий, стоявший впереди, над самой скалой, волнуясь, повторял все движения Лебедева. Он то пригибался, то, сжимая кулаки, расставлял ноги и, налегая на них своей тяжестью, кряхтел. И только когда Лебедев проскочил скалу, он пришел в себя.
– - Это же черт, а не человек!
– - произнес Прокопий и потянул из рук Кудрявцева кисет.
Пока лодка, преодолевая течение, подбиралась к той большой глыбе, что прикрывает узкие ворота порога, Днепровский развернул кисет, оторвал бумажку и стал закручивать цыгарку. У него ничего не получалось, бумага рвалась, табак высыпался (ведь он был некурящий), и когда Лебедев, миновав порог, причалил к берегу, Прокопий вдруг спохватился и набросился на Кудрявцева:
– - С чего это я? Ты, что ли, мне кисет подсунул? Все рассмеялись.
– - Тут, брат, закуришь...
– - оправдывался Днепровский. Он кивнул головой на порог, снял шапку и вытер ею вспотевший лоб.
Через час, весь мокрый и вконец уставший от большого напряжения, Лебедев перегнал через порог остальные две лодки. И скоро мы с первым грузом были на устье Таски.
Лодки еще не успели причалить к берегу, как наше внимание привлек резкий шум. Будто сотня пуль просвистела мимо. Это стремительно неслась стая уток, а за ней, быстро махая крыльями, мчался сапсан, гроза пернатых. Все мы подняли головы и замерли в ожидании. Еще секунда, две -- хищник нагнал стаю и высоко взвился над нею. В смертельном страхе утки рассыпались в разные стороны. Но сапсан действовал наверняка. Свернувшись в комок, он камнем упал на жертву. Остальные птицы подняли панический крик и растерялись в пространстве. Скрылся за лесом и хищник с тяжелой добычей.
Это произошло буквально в одну минуту. Над рекою снова стало спокойно -- ни уток, ни крика. Только в воздухе там, где произошла трагическая развязка, сиротливо кружилась кучка перьев. Они медленно опустились на воду и исчезли.
Приглушенная полетом грозного сапсана лесная жизнь стала возрождаться. Послышались голоса птиц,
Таска, небольшая, заваленная валунами речонка, берет начало от водораздельного хребта, расположенного между Кизиром и Ничкой. От порога до нее шесть километров.
Быстро разгрузившись, мы вернулись обратно к порогу. Еще раз осмотрели бурный поток, поговорили да и распрощались с ним. Решили остальной груз подбрасывать к порогу на лодках и, прорубив обходную просеку через утес, переносить его за порог на себе.
Лодки на веревках спустили за порог, Лебедев со своей бригадой поплыл вниз, а я с Днепровским, Пугачевым и двумя рабочими остался на берегу расчищать проход.
Гребцы, налегая на весла, неслись по течению. Вместе с ними над рекой плыла могучая, бодрая мелодия.
Широка страна моя родная,
Много в ней лесов, полей и рек...
Насторожились горы, дремавшие в вечном покое, протяжным эхом вторил песне лес, и даже шумливый порог на этот миг, казалось, затих.
Да! Действительно, широка страна моя родная!
К шести часам вечера весь груз был за порогом. Усталые и голодные, мы вернулись в лагерь. Павел Назарович ходил осматривать проход для лошадей и сообщил нам печальную весть:
– - Плохо, братцы, сплошной завал, без прорубки не пройти. Боюсь, как бы праздник не пришлось прихватить...
– - Как, праздник?!
– - крикнул Алексей, и все вдруг рассмеялись.
Он забыл про трубку, которая почти постоянно торчала в зубах. Она выпала и угодила прямо в котел с супом.
– - И нужно же было тебе, Павел Назарович, о празднике напомнить...
– проговорил повар, виновато наклоняясь над котлом.
– - Да ты мясо выбрасывай скорее: ведь прогоркнет от твоей коптилки!
– кричал Курсинов.
Котел опрокинули на брезент, а мясо спустили в кипяток, приготовленный для чая.
Несколько позже пришел от лошадей Самбуев.
– - Чалка совсем дурной стала, все лошадь кусает, дерется, не дает кормиться. Бурку через Кизир гонял, чуть не топил, -- говорил он взволнованно, но, не найдя среди товарищей сочувствия, бросил узду, молча присел к костру.
– - Не горюй, Шейсран, -- сказал Пугачев.
– - Выберемся к сыролесью -добрый вьюк на него навалим, присмиреет.
После обеда (съели только мясо, суп был испорчен) лагерь опустел.
Лебедев со своей бригадой уплыл ночевать за утес. Он должен был завтра к вечеру перебросить на лодках весь груз до устья Таски. Остальные остались в лагере и с утра начали прорубать проход для лошадей. До первого мая оставались считанные часы, но работы много. Всем хотелось в праздник отдохнуть. Оно и понятно, устали. Уже много дней не брились. Большинству приходилось спать там, где заставала ночь, спали не раздеваясь. На одежде следы борьбы с завалом. В лагере не стало слышно шуток. Но у людей еще находились силы работать.