По Восточному Саяну

Федосеев Григорий Анисимович

Из трех горных нагромождений: Фигуристые белки, Кинзилюкская гряда и Канское белогорье, последнее, пожалуй, самое доступное, благодаря наличию хорошего подхода к нему со стороны рек Кана и Малого Агула.

В лагерь вернулись поздно вечером усталыми, разбитыми. На ногах мы принесли жалкие остатки обуви. Этот маршрут вымотал из нас последние силы и, если бы не надежда, что впереди нас ждет изобилие продуктов, трудно было бы продолжать наше продвижение в глубь гор. Теперь мы были далеко и совершенно изолированы от населенных мест. Голод продолжал строить козни.

На второй день к обеду мы достигли устья левобережного

притока Сурунца. Это небольшая, но бурная река, берет начало в центральной части Кинзилюкского хребта и отсекает своим течением его северо-восточную часть, высунувшуюся в виде придатка. До устья Сурунцы река Кинзилюк обходит почти правильным полукругом этот горный придаток, изолируя его от Агульского белогорья глубоким ущельем.

Погода на редкость благоприятствовала нам; мы торопились, еще два дня и могут появиться самолеты.

Много времени прошло с тех пор, как уплыл Мошков с товарищами, много передумано, пересмотрено -- об этом знают только костер да бессонные ночи. Мы попрежнему испытывали чувство гордости за то, что не отступали, что неудачи, которые преследовали нас в течение всего путешествия, не сломили упорства. Это позволяло нам смело смотреть в будущее, каким бы оно неожиданным не было. Но все это давалось тяжело, мысли за судьбу людей не покидали меня.

Уже неделя как Алексей перестал выдавать ту мизерную порцию лепешки, которые он выпекал из мучного мусора, что собрали под разоренным лабазом. Он варил хороший суп из черемши и жирного медвежьего или маральего мяса, но до приторности пресный. Мы предпочитали сырую печенку и мозги из костей, употребляя все это с кислой ягодой жимолости. Кислота отбивает пресноту мяса.

Плохо было с обувью. Мы ходили в поршнях, сделанных из сырой маральей или медвежьей кожи. В солнечные дни наша обувь так высыхала, что мешала двигаться. Тогда ее снимали и несли за плечами. Зато в ненастье поршни размокали до того, что в одном можно было поместить обе ноги. Одежда наша была до того залатана, что посторонний затруднился бы определить первоначальный материал, из которого она была сшита.

Мы уже находились в пределах центральной части Восточного Саяна, и то, что совсем недавно казалось несбыточным, стало действительностью. Упорство людей победило. Но посмотрел бы кто-нибудь со стороны, какими измученными выглядели все мы. На лицах, на одежде, в молчаливом настроении участников экспедиции, во всем лежал отпечаток пройденного пути.

Еще немного терпения -- и нам сбросят с самолетов продукты, одежду, газеты и письма. Снова все повеселеем и полностью отдадимся своей любимой работе. Мы узнаем, что делается там, за гранью суровых гор, в родной стране, и еще раз переживем счастливую минуту сознания, что мы не одиноки.

Недалеко от устья Сурунца была предпоследняя остановка. До вершины Кинзилюка оставалось несколько ходовых часов. Как только хлопоты по устройству лагеря были закончены, все собрались вокруг костра. В ожидании появления самолетов люди все больше предавались мечтаниям.

– - Алеша, с воздуха-то махоркой набрасывает, чуешь? Ты бы прочистил трубку, давно она у тебя бездействует, -- подшутил Курсинов над поваром.

А Павел Назарович, услышав разговор о махорке, машинально схватил рукою карман зипуна, где лежала пустая сумка от табака, и, почесав задумчиво бородку, добавил:

– - Покурить бы хорошо; наверное, сбросят...

– -

А тебе, Тимофей Александрович, еще ничего оттуда не набрасывает?
– и повар кивнул головой на небо.
– - Не сдается ли, что там письмо от моего сына-грамотея, а?
– - И Алексей вдруг задумался. На его слегка похудевшее лицо легла тонкая пелена грусти.

– - Ничего, Алеша, не горюй, и письмо идет, и махорка, мука, сахар -словом, все, успевай только варить да поджаривать, -- говорил громко Курсинов.
– - Боюсь, хватит ли на все у нас аппетита.

– - А я ведь горчичку для этого заказал Пантелеймону Алексеевичу, он не забудет, -- оторвавшись от дум, вдруг вспомнил Алексей.

Все это было серьезно, все ждали, верили, что вот, вот кончатся тяжелые дни.

Между тем уже давно погасла вечерняя заря, и полная луна, поднявшаяся из-за гор, залила долину необычно мутно-серебристым светом. Прикрываясь легкой дымкой ночного тумана, утопал в тенистой зелени кедровый лес.

Мертвая тишина. Даже листья березок замерли: на поляне не шевелились колосья пырея и белоснежные зонтики цветов. А лучи поднявшейся луны все настойчивее проникали в темные уголки густого леса, но им не пробудить природу, уснувшую после знойного дня. Все отдыхало. Дневная усталость усыпила и нас. Погас осиротевший костер.

30 июня мы миновали последний правобережный ключ. Тропа неизменно тянулась вдоль берега реки к вершине. Через три километра вдруг лес оборвался у края первой поляны, стало просторно, и мы увидели близко впереди гряды Агульского белогорья. Ехали луговинами, украшенными цветами высокотравья и рассеченными бесконтурными перелесками. На фоне мрачных гор долина была поистине чудесным уголком. Здесь выше устья Сурунца и заканчивается теснина Кинзилюка.

Отряд расположился на одной из больших полян у подножья двуглавого пика. Палатки поставили близ реки. Алексею из корья сделали навес для кухни, устроили печь для выпечки хлеба и в берегу вырыли подвальчик для скоропортящихся продуктов, которые сегодня-завтра должен был сбросить нам Мошков. Словом, там мы решили организовать главный стан экспедиции и после получения продуктов проникнуть до пика Грандиозного, побывать в верховьях Казыра -- в общем обследовать весь центральный узел Восточного Саяна.

На поляне товарищи выложили из березовой коры знак "Т" и все время держали костры, чтобы летчикам было легко обнаружить нас. Так началось томительное ожидание.

Восхождение на Двуглавый пик отложили до прилета самолетов. Дни тянулись страшно медленно.

– - Сегодня непременно прилетят, уж куда лучше погода, -- говорил Алексей, посматривая на голубое небо, словно нарочито безоблачное, прозрачное.
– - Без дела -- как без рук, -- продолжал он.
– - Теперь бы уж лепешек напек, кашу сварил, с маслом куда лучше черемши. Ох, и надоела же она!..

– - Давеча паутину на лету поймал, -- сказал Павел Назарович, -- значит воздух сухой, погода не должна задержать самолеты. Чего же это их нет?

На его вопрос уже никто не ответил.

– - Слушайте, летят, ей-богу летят!
– - вдруг крикнет кто-нибудь.

Все поднимутся, прислушаются, а на лицах неизменно безнадежность.

– - Померещилось, а может мимо пролетел, -- скажет кто-нибудь с обидой.

Прошли назначенные сроки, наступил июль. Все чаще стали гаснуть на поляне сигнальные костры. Притупилась надежда.