Победитель всегда прав

Воронин Андрей Николаевич

Яков Павлович выбрался из редакционной машины, трусливо, как человек, ожидающий броска камня в спину, осмотрелся по сторонам и подавил в себе желание попросить шофера проводить его до двери квартиры.

– Поезжай, поезжай… – пробормотал он, испуганно глядя на то, как машина покидает двор.

Сделалось тоскливо и одиноко. Жена с дочкой были на даче. Якубовский с портфелем под мышкой трусцой двинулся к подъезду. Палец долго промахивался мимо кнопок кодового замка.

Наконец Яков Павлович смог открыть замок. На душе стало немного легче, когда дверь со щелчком закрылась за спиной, отделив

Якубовского от улицы. Яков Павлович выпустил воздух и неторопливо начал подниматься по широкой лестнице на второй этаж. У большой двухстворчатой двери он замешкался, подумав, что пора заменить ее на железную. Но тут же вспомнил: у Белкиной была железная дверь, и это ей помогло, как ляхи сыну Тараса Бульбы.

На пухлых губах главного редактора появилась улыбка. Он сам ценил себя за юмор в тяжелые моменты жизни, хотя шутки приходили ему в голову обычно тогда, когда разговор уже заканчивался и он оставался в одиночестве.

Квартира встретила хозяина до боли знакомым запахом и глубокими сумерками. Пахло пылью и немытой посудой. Яков Павлович снял туфли, в потемках ногой нашел шлепанцы и аккуратно поставил портфель на полку.

– Ну вот я и пришел, – сказал он вслух так, как всегда говорил жене, словно дверь мог открыть еще кто-то кроме хозяина.

Квартира ответила тишиной.

«В холодильнике есть колбаса и сыр, так что ужин я себе обеспечил.»

Одна из штор качнулась как раз в тот момент, когда Яков Павлович проходил мимо гостиной. Главный редактор замер с занесенной для шага ногой. «Почудилось», – подумал он и очень медленно повернул голову.

Прижавшись спиной к стене и придерживая левой рукой тяжелую бархатную штору, в двух шагах от Якубовского стоял мужчина, лица которого он не мог разглядеть. Но то, что у мужчины в руке пистолет, Якубовский рассмотрел тотчас же: металл отливал жирным блеском.

– Добрый вечер.

Яков Павлович с облегчением вздохнул, услышав знакомый голос:

– Сергей, вы? Вы живы?

– Как видите, пока жив.

– Как вы здесь оказались? Кто вас впустил?

– Извините, не хотел светиться в редакции. Есть люди, которые считают меня мертвым, и разочаровывать их я пока не спешу. Вы раздевайтесь, Яков Павлович, проходите. Это ничего, что я не снял ботинки?

– Что вы, конечно же ничего, тут у меня не убрано! Вы извините, я холостяцкую. Жена, знаете ли, на даче, дочка тоже с ней.

– Я так и понял. Я вначале позвонил, мне никто не открыл. А замки вам, между прочим, стоило бы заменить, открыть их можно ногтем мизинца.

– Так вы живы? – главный редактор тронул Дорогина так, как трогают тень. Он не удивился бы, провались пальцы сквозь видение и коснись гладких обоев и твердой стены под ними. – Значит, живы! Варвара где, она жива?

– Надеюсь, – коротко сказал Дорогин, толкнув в плечо окаменевшего главного редактора. – Вы, наверное, ужинать собрались?

– Да-да, конечно. Вы, надеюсь, разделите мою скромную трапезу? У меня есть бутылочка коньяка, есть сыр, колбаса, овощи. Я так рад, что вы живы! – и тут же Якубовский спросил:

– А где сейчас деньги?

Дорогин развел руками. Заметив, что пистолет все еще смущает Якубовского, он спрятал его, заткнув за ремень на спине.

– Были деньги и

сплыли, – коротко пояснил Якубовскому Муму.

Они прошли на кухню. Главный редактор все еще не решался зажечь свет. Дорогин устроился за холодильником так, чтобы его невозможно было увидеть с улицы. Якубовский принялся суетиться. Движений было излишне много, но КПД их – абсолютно ничтожен, манипуляции в результате оказывались порожними. Якубовский напоминал дирижера без оркестра и даже без палочки. Плиту он включил лишь с шестой попытки, пытаясь поджечь невключенные горелки. Чистые чашки Якубовский отыскать не сумел, хотя знал, что где-то здесь рядом они должны стоять.

– Справа, Яков Павлович, чашки и тарелки, слева – вилки.

– Да-да, я вижу. Волнуюсь, знаете ли, никак не ожидал вас встретить. Что вам стало известно о судьбе Варвары?

– Давайте, Яков Павлович, вопросы задавать буду я, а вы постарайтесь отвечать честно.

По глазам Якубовского Муму видел, что тот не рвется знать всю правду и хочет поскорее избавиться от гостя.

– Я мало знаю, вы же поехали выкупать Белкину.

– Дело в том, Яков Павлович, что бандиты знали о нашем плане, они знали, что я приеду переодетым в вашу одежду.

– Как знали!?

– Вот так, – сказал Дорогин и положил пистолет на стол. – А если кто-то узнал, значит, кто-то ему рассказал.

– Вы так считаете?

– Иначе и быть не может.

Чайник засвистел. Якубовский судорожно дернулся, так нерадивый пешеход дергается посреди дороги от свиста милиционера.

– Знали об этом я и вы. Я никому не рассказывал, а вот вы кому-то рассказали. Меня интересует – кому?

Дорогин говорил спокойно, вежливо, учтиво, не унижая Якубовского. Пока он еще не давил, но это Якубовского пугало еще больше. Тот привык общаться со скандалистами, с полусумасшедшими журналистами, тронутыми авторами, обманутыми и обиженными героями материалов. Чужое спокойствие доводило главного редактора до икоты, он не знал от него лекарства.

– Чайник снимите.

– Да… – Якубовский снял чайник. Теперь он не знал, куда его поставить. Так и стоял с чайником в руке, горелка переливалась голубоватой короной. – Я не хотел бы рассказывать, это не моя тайна.

– Значит, тайна все-таки есть? – Я не ошибся? Сядьте, – Дорогин говорил так, как следователь разговаривает с осужденным на допросе в следственном изоляторе. Осужденным был главный редактор, следователем – Дорогин. – Я слушаю, Яков Павлович.

– Тут дело вот какое… Меня просили молчать. Так вы потеряли деньги? – вновь вспомнив о дипломате, спросил главный редактор.

– Потерял, – спокойно ответил Муму.

– Это ужасно! Такие деньги!

– Да, неприятно, зато сам остался в живых. Тут уж мне пришлось выбирать: либо деньги, либо жизнь.

– Варвару вы видели?

– Видел издалека, – признался Дорогин.

– Как она?

– Тяжело сказать.

– Ее били, пытали? Все пальцы на месте? Сергей передернул плечами, подвинул пистолет на край стола. Оружие производило на Якубовского впечатление: пистолет не только парализовал пальцы рук и ног, но даже язык главного редактора сделал деревянным, прилипшим к небу. Якубовский то и дело судорожно сглатывал слюну, заполнявшую рот.