Побег аристократа. Постоялец
Шрифт:
Он тяжело повернулся на жесткой, пахнущей потом кровати. К памятному с детства запаху собственного пота он теперь привыкал заново. Слишком много лет, большую часть своей жизни он провел, забыв этот запах, как и запах солнца и все прочие запахи жизни. Люди, поглощенные своими делами, их больше не обоняют, может статься, подумалось ему, именно поэтому все так…
Истина, открытие были совсем рядом, коснувшись их, он канул в глубину, завис было между двумя водными массами, охватившими его сверху и снизу, но тут же снова всплыл на поверхность. И подумал: «Не
Зачем? Для какой цели?
Он вспомнил свой страдальческий вид, свое детское растерянное «О!», когда он впервые овладел ею, ужасно неловко, мучаясь от стыда. И с тех пор каждый раз, да, каждый раз, когда занимался с ней любовью, пытался быть как можно легче и не смотреть ей в лицо, а все равно знал, что у нее сейчас тот же взгляд. Из-за этого близость вместо наслаждения становилась сущим наказанием.
Тут он заметил, что уже сидит на своем ложе. Буркнул «Нет!», хотел снова лечь, но через несколько минут спрыгнул с кровати, нащупывая босыми ногами растоптанные туфли.
Его крайне удивило, что уже десять. Знакомая панорама розовых крыш в этот час выглядела иначе, чем в другие дни. Он начал с бритья. Потом стал обуваться, со стуком уронил башмак, за что сосед, крупье из казино, субъект с густыми усами, отдающими синевой, не преминул призвать его к порядку.
Спустившись вниз, он на первом этаже столкнулся с уборщицей, которая украла его деньги и с тех пор зыркала на него так, будто не могла ему этого простить. Подчеркнуто дружелюбным тоном он сказал ей «Добрый день», получив в ответ только холодный кивок, которым она удостоила его, не переставая возить мокрой тряпкой по плитам пола.
Он дошел до «Плазы», но почувствовал, что язык еле ворочается во рту, и прежде чем войти, зашел в бар выпить кофе. Дворец сиял кремовой белизной, его многочисленные окна обрамлял орнамент, все это походило на огромный торт. Уверенности, что портье пропустит его, у Дезире не было. Правда, в этот час туда приходили в основном поставщики и люди из обслуги. Холл был просторен и прохладен. Он подошел к гостиничной стойке, торопливо забормотал:
— Я из «Монико»…
Но служитель, прижав к уху телефонную трубку, отвел глаза:
— Алло! Да… Они прибудут по дороге? Около двух? Прекрасно. Благодарю.
И тут же, обернувшись к Дезире:
— Что вам угодно?
— Патрон желает знать, что сталось с дамой, которая сопровождала Императрицу. — Бесполезная, смешная, ребяческая ложь.
— С мадам Терезой?
Смотри-ка! Она не изменила имя! Стала мадам Терезой, как он — господином Дезире. Но он-то слямзил имя с витрины…
— Она все еще здесь?
— Нет. Я даже не знаю, где ее теперь искать. С ней не церемонились…
— Кто? Полиция?
— Нет, они-то поняли, что человек просто зарабатывал на жизнь. Бедняжка! Она казалась такой нежной… Да вы, наверное, сами ее видели в «Монико». Я знаю, что инспектор из Парижа этой ночью там побывал. Но, само собой, без толку? Ничего не выяснил?
— Ничего.
— Если бы я в то время был здесь, позвонил бы вам, предупредил на всякий случай. Когда я об этом узнал, наорал на ночного портье: он тоже мог бы сообразить это сделать. Ведь никогда не знаешь…
— Благодарю вас. Я передам патрону… Так что там вышло с мадам Терезой?
— Они ее допрашивали часа три, не меньше. Потом велели принести ей поесть, она ведь была изнурена вконец. Уж не знаю, что инспектор решил на ее счет. Семью он предупредил… Я говорю о семье Императрицы, у нее в Париже брат, автомобилями занимается… По всей Франции распространяет одну американскую марку…
Но тут консьерж приметил миниатюрную англичанку в деловом костюме, твердым шагом проходившую мимо Дезире:
— Добрый день, мисс! Для вас письмо…
Он смотрел, как она удалялась. Дверь, повернувшись, впустила солнечный луч, отбросивший на стену широкий мазок.
— Короче, брата известили. Он сразу дал инструкции своему здешнему поверенному. Часа не прошло, как явились законники, настояли, чтобы все было опечатано. Коридорный, который несколько раз заходил в номер, напитки им приносил, рассказывает, что зрелище было странное. Они панически боялись, что пропадет какой-нибудь мельчайший пустяк. Сгребли чулки, носовые платки, непарные домашние туфли, заперли весь этот хлам в шкафы, наложили печати… Похоже, эти люди заставили полицейских обыскать мадам Терезу. Если бы могли, они бы и на нее печатей налепили! Вы же понимаете, это все из-за драгоценностей. Утверждают, будто они настоящие… Но их там столько, что бьюсь об заклад: наверняка это пробки от графинов. Вот несчастье, если мадам Тереза прихватила-таки какую-нибудь пробочку поменьше!
Словоохотливый консьерж перевел дыхание, но тут же заговорил снова:
— И знаете что? Тот звонок телефона, помните, когда вы вошли… Это звонили, чтобы сообщить: брат только что прибыл, а с ним поверенный. Они сейчас в пути, катят к открытой могиле…
Но тут новый звонок прервал его:
— Алло! Нет. Ее здесь нет. Как? Да нет, ее номер всегда за ней, просто она еще не вернулась…
И поскольку Дезире в его глазах являлся собратом по профессии, он прибавил, не поясняя, о ком речь:
— Вот тоже фрукт, эта особа! Никогда не возвращается раньше одиннадцати утра, а потом не встает с постели до десяти вечера. Ах да, вы, кажется, интересовались, что сталось с мадам Терезой? Не знаю… Когда они покончили со своими формальностями, они вышвырнули ее за дверь — другого слова не подберешь. Ничего не позволили взять с собой, даже ее личных вещей — их опечатали заодно с прочим. При ней только и было, что маленькая сумочка в руке. Она плакала… Я еще раз потом видел ее на улице. Было ясно, что она не понимает, куда податься. Будто потерявшееся животное… В конце концов она направилась к площади Массена. Но если вы не хотите нарваться на инспектора, вам лучше поспешить: к одиннадцати он должен быть здесь. Куда они отправили тело, я тоже понятия не имею. Этой ночью увезли в служебном фургоне. Похоже, собираются переправлять в Америку…