Побег обреченных
Шрифт:
Выстрелив из гранатомета в сторону валунов, за которыми скрывался очень опасный, судя по всему, противник, Али, дожидаясь обещанной ему подмоги, сделал себе укол обезболивающего препарата, выдернул застрявший в ноге осколок и, обработав рану, принялся неторопливо ее зашивать кривым крючком хирургической иглы.
Сердце Али переполняла жажда мщения.
Он взял штурмом дом, потеряв практически всех своих людей, но обнаружил внутри его убитых военных, а те, кого надо пленить, ускользнули в горы, ведомые и защищаемые вероломным, как гюрза, гяуром, не хуже его, Али, умеющим воевать и безжалостно и расчетливо убивать…
Изредка, отрываясь от тягостной хирургической процедуры, он поднимал ввысь голову и, скаля судорожно сжатые от боли и ярости зубы, подвывал в унисон злобно свистевшему ветру, мечтая добраться до горла изувечившего его врага, но, когда на тропе показался долгожданный отряд рябого Фейзуллы, им овладело едва ли не ликование от скорого возмездия, должного свершиться над мерзким неверным псом…
Он окликнул соратников, предупредив об опасности, таившейся за валунами на повороте дороги, и прижался затылком к холодному камню, закрыв глаза.
Голова кружилась, сознание обволакивала свинцовая дремота, и он понял, что потерял много крови.
Хватит ли сил дойти до базы?
Его заставил встрепенуться тонко поющий приближающийся звук.
Звук перешел в тяжелый угрожающий вой, словно кто-то мощный и невидимый, безоглядно устремленный вперед, продирался сквозь плотную ткань, разрывая ее с упорством и нарастающей злобой.
Он встревожился, на миг растерявшись. С трудом открыл слипающиеся глаза. И – увидел кошмар.
Прямо на него несся, заслонив небо и изрыгая пулеметный огонь, железный летающий монстр, от которого отделилась, окутавшись белом дымком, стремительная серебристая ракета…
Каким-то механическим движением ухватив автомат, он нажал на спуск, целя в подслеповатые, разнесенные перегородкой плоскости лобовых стекол, а далее мир превратился в слепой хаос черного огня и всепоглощающего грома.
Находясь под грудой теплого битого камня, он по – степенно выплывал из какой-то зыбкой, кругами расходившейся от него пустоты, оглохшим сознанием уясняя, что, кажется, остался жив.
Наконец выбрался из-под полуметрового слоя каменного крошева.
Ногу пронзила невыносимая, ослепляющая боль.
Али перевел взгляд вниз, оторопело увидев кровавые обрывки кожи и сухожилий на месте лодыжки…
Огляделся. Всюду, присыпанные щебнем, как большие тряпичные куклы, с нелепо вывернутыми ногами и руками, валялись истерзанные трупы бойцов.
Али стало бесконечно грустно. Да, именно грустно и пусто. Вот и пришла пора уйти в миры Аллаха. Аллах не любит самоубийц, но он простит Али – достойного воина, так или иначе обреченного на смерть, но все-таки сумевшего обмануть хотя бы терзающую его боль…
Он вытащил из внутреннего кармана халата пластмассовую коробочку, внутри которой в глубоких лунках лежали пять заполненных наркотиком шприцев; сорвав непослушными пальцами предохранительные прозрачные колпачки, обнажил иглы и одну за другой вогнал их в сизую извилину вены…
И свист ветра превратился в нежный шорох склонившихся над арыком ив, под которыми, возле заставленного яствами ковра, его, Али, ждали, призывно ему улыбаясь, красавицы в легких шелковых накидках…
И он, обманувший боль и смерть воин, шагнул к ним.
МГНОВЕНИЕ ВЫБОРА
Отстрелявшись, «вертушки», болтаясь в потоках упорного бокового ветра, зависли над пропастью.
– Мы целы, целы! – кричал в микрофон Власов. – Один может садиться, второй пусть прикроет тыл, вдруг «духи» очухаются… Нет? Всех списали? Ну, спасители! Ну, удружили! Все, идем, ждите!
Одна из «вертушек», качнувшись, завалилась на бок, обогнула кромку скалы и устремилась к пустоши, куда поспешили обалдевшие от разрывов и стрельбы, чумазые от пыли и копоти путники.
Ухватившись за поручень металлической лесенки, выкинутой с борта, Ракитин на мгновение замер, захваченный внезапно родившимся у него планом дальнейших действий и с трудом унимая волнение: эта металлическая, крашенная грязно-зеленой эмалью стрекоза могла помочь им одолеть последний маршрут, хотя, что будет в конце его, он не знал, но особенными раздумьями не затруднялся, ибо ими не стоило отвлекать и расслаблять себя – подобно солдату, слепо и ожесточенно идущему в атаку.
Он ощупал туго свернутую бухту веревки, лежавшую в рюкзаке, и, вытащив ее коней, внимательно осмотрел мертвый узел в кольце карабина. Раскрыв футляр, извлек из него позаимствованный у Рудольфа Ахундовича бинокль.
Градов, зябко запахнувшийся в куртку, тоже выглядел собранно напряженным, будто знал, о чем думает сейчас его компаньон…
А думал Ракитин – отстраненно и грустно – о том, что, вероятно, вот и наступают последние минуты их бытия – такие призрачные в кажущейся отдаленности своей и такие близкие в неизбежности.
Летчик, торопивший спасенных им незнакомцев с посадкой, выказал откровенно дурное расположение духа и ни малейшего расположения к пассажирам.
– Шевелитесь, уроды! – орал он с напористой злобой. – За вами не такси прибыло!
Последним в вертолет влез Власов, не без труда затащив в чрево воздушного судна усердно отпихивающегося от него агента ЦРУ Диму.
Застрекотал винт, машина легко взмыла вверх. Затем, косо наклонившись, пулей ушла ввысь с пустоши. Через мутное оконце Ракитин увидел валявшиеся на тропе трупы «духов», валуны, за которыми он скрывался; мелькнул вдалеке котел долины в размытых розово-белых пятнах весенних садов…
– Коля, – обратился он к устало помаргивающему Власову. – Мы не договорили… Если помнишь, остановились на моменте истины… Так?