Побег от ствола судьбы на горе жизни и смерти
Шрифт:
Может быть, ему бы стало полегче, узнай он, что и ржавые попали почти в аналогичное положение по отношению к нему. Все зоны юго-востока и выше были переполнены слухами о случившемся на двадцать шестом спецу. Времена Большой Рвакли, казалось бы, канувшей в седую вечность, возвращались во всем своем страшном величии. Триста псов, погибших в одночасье, – и в самом деле очень уж круто, а рассказы, идущие от этапа к этапу, от зоны к зоне, приумножали сей результат до тысяч. Все, кто хотя бы мимолетно видел легендарного Ларея – на этапе ли, в камере, сейчас или в прошлом – становились желанными рассказчиками. И любой жест его, любое слово и действие, задним числом позлащаемое недавними подвигами, наполнялось глубоким смыслом и значением. Лунь и раньше докладывал ржавым – как он выглядит, как держится и что излагает, но теперь он мог не обращать
Лунь в сотый и тысячный раз сдержанно подтверждал: да, это его подушка, да, как тебя сейчас – вместе кушали… поначалу страшно, а… потом – тоже, только по-другому…
Как бы то ни было, но Луня, проверенного нетака по третьей ходке, возвели – приняли в «пробу» на очередном сходняке. Золотые рассчитывали таким образом сохранить влияние и удерживать молодых авторитетов в своей пробе, черпая через них свежую кровь и силу, столь необходимые в бесконечной битве под угрюмым тюремным солнцем. Да, если бы Гек знал об этом, то не удержался бы от улыбки: это отвечало его планам на будущее и хоть немного, но упрощало важнейшую из задач: найти точку опоры в существующей пробе, а не ковать новую. И то, что его персонально приговорили к мученической смерти на всех скуржавых сходках страны, – ни в какой степени его не колыхало: попадись он им – без приговора разорвут.
А тут грянул высочайший Указ от Господина Президента: долгожданная амнистия и кое-что еще. Амнистия, стараниями Сабборга, почти восстановившего прежнюю степень Адмиральского благоволения, коснулась немногих – женщин-матерей, малолеток-первосрочников, мелких правонарушителей, погоревших лягавых всех мастей, военнослужащих… Профессиональный же уголовный мир не получил в этом смысле ничего. Сабборг хотел как лучше, по принципу: сел – досиживай, но забыл в служебном раже, что лишает своих «цепных» присных, служителей решетки, сильнейших рычагов влияния на сидельцев. На зонах, прежде вполне благополучных, где администрация поставила «на путь исправления» и под свой контроль всю неформальную знать, ЧП посыпались как горох: драки, побеги, голодовки – все то, что раньше было уделом черных урочьих зон. Однако было в указе и пресловутое «кое-что еще», а именно: отмена локальных ограждений в жилых и промышленных зонах мест лишения свободы. До некоторой степени это ослабило напряжение для тех, кто сидел и не ждал милостей от великого праздника: дышать стало легче, и общаться, и держаться, и вообще…
Местные зонные власти всеми правдами и неправдами пытались сохранить сидельческий быт в прежних, уже невидимых границах, но дело было сделано – ветер не воротишь…
С полгода, не меньше, прошло со времени победы, пока на зону поднялся первый нетачий этап. Пусть и небольшой, в шесть рыл, но прецедент был создан: так еще одна зона «официально» стала черной.
Гек по-прежнему жил в своем четвертом бараке, но перенес резиденцию в противоположный правый торец – а то привыкают люди к рутине, случайную близость к оазису принимают за положенную природой данность, ленятся, не поспевают за изменениями… Всем хочется поближе к трону держаться – началось массовое переселение и подспудная тусовка по принципу: кто выше – тот ближе. Наружная часть правого торца барака к тому же стояла прямо под лучами прожектора и хорошо просматривалась с вышек – мало ли кто затеет недоброе, ну, к примеру, захочет добраться до Ларея с помощью взрывчатки или подкопа… Так пусть «попки» на вышках и правильному делу послужат, охраняют то, что должны охранять.
Порядок, принятый ранее в трех бараках, Гек распространил на всю зону. Его беспощадность к отступникам попригнула все недовольные головы, но само недовольство не остановила. Люди шептались в курилках и закутках, кляли его на все корки (с оглядкой), но – что делать – приспосабливались, жить-то надо. Однако основные сидельческие массы, не из числа борзых и деликвентных, почувствовали реальное облегчение: появился стабильный заработок, вполне божеские поборы (добровольно-принудительные пять процентов), установился жесткий, но всем понятный порядок взамен прежнему беспределу. Каждый трудила теперь знал, что может потребовать правды и справедливости у кого угодно и в поисках ее дойти хоть до самого Ларея, хотя и не всякому дано – вот так запросто поговорить с верховным Паханом. Каждый нетак воочию мог видеть, как стремительно поднимаются в урочьей иерархии недавние товарищи, делом доказавшие ум, решительность и верность. Не ссы и не волчи, не мелочись и не крысятничай, сучье – руби, перед псами не гнись. И однажды, сидишь такой в курилке, травишь с кентами на сон грядущий, а тут посыльный: Ларей приглашает к себе на вечерний чаек – ух ты, в рот компот!…
Вот и сейчас Гек сидел в своей конторке и готовил малявы соседям на близлежащие зоны: на ординарный режим и на малолетку. С ординаром – было хлопот: почти поголовно сидит там дуроломная молодежь по первому разу. Сил девать некуда, мозгов взять неоткуда… «…Перестать обманом играть на „просто так“, прекратить наказывать хером – все ведь вернется бумерангом через трамбовки. Соблюдайте себя. Любой незаслуженный самодеятельный опуск будет наказываться на тот же манер, ибо нельзя гадить в доме, где живешь ты и твои собратья. Лягавый всегда рад макнуть человека в грязь – лишите его такой радости… На этот раз гревом поможем и дадим чистых „коней“ с воли, но вы должны держать свой общак на нужды многих, а не некоторых. Зырковым назначаю…»
С малолеткой тоже мороки хватало, но Гек не жалел времени и сил для контакта с молодняком: о подрастающем поколении думать бывает поздно, а рано – не бывает. Три-пять лет пройдет, и они рядом сядут. Кто это будет – ужели все равно? Нет, конечно… И Гек терпеливо, подробно и без малейшего раздражения разбирал их жалобы и запросы, учил зонному уму-разуму.
«…каждый может учиться в школе, от нетака до парафина, это никому не в падлу, если оценки не из-под кулака. Пока ты парнишка – можешь ходить в кружок, лобзиком стараться, да хоть стихи сочинять… Но уж коли ты нетак или решил поддерживать – долой со сцены, вон из секции – пусть другие декламируют, а нетаку не положено перед псами прыгать. По поводу кассеты…»
– Бушмен! Кто у нас в музыке современной рубит?… Позови Бубенчика, живо.
– …Что он там сопит? Трахает, что ли, кого?
– Тише, мудила! Услышит – жопу оторвет!… Тренируется он, физкультурой занимается для здоровья… Каждый день по тренажеру бегает, приседает, отжимается и нас заставляет. Сейчас закончит – доложу…
– …Садись, братишка… Как зовут по имени? Вот что, Том, меня просят рассудить по поводу одной вещи… Группа музыкальная есть черт те откуда, с библейским таким погонялом, из Нового Завета… Забыл, сейчас скажу… Так у них альбом имеется или песня со стремным названием «Сучья шерсть»… Известная?… Ага. Какого, говоришь, семьдесят пятого?…
«…По поводу кассеты сообщаю, что группа английская, запись старая и к нашим понятиям отношения не имеет, что видно из содержания. Слушать ее не западло, а название звучит скорее как „Собачьи волосы“. Правилку отменить. Не перегибайте палку. Лучше думайте о себе, а то пришел тут с малолетки – сразу к нам – один спец по мохнатым сейфам, да еще нюхать и ширяться повадливый: под нарами теперь живет…»
Фант вполне обвыкся на новом месте жительства и даже настолько, что напросился на свидание с Геком и попросил у него разрешения жениться на местной красотке из бухгалтерии лесоперерабатывающей фабрики. Гек поморщился, но благословение дал.
– Может, теперь вовсе от нас отколешься?
– Нет, ну что вы! Просто надоело одному болтаться, да со случайными бабами… Она очень хорошая, я вас обязательно познакомлю.
– А вот это как раз и не обязательно. Да, есть слушок – да ведь ты сам первый знаешь, что могут меня на другое место жительства перебросить. И как тогда?
– И я перееду. У нас же детей пока не предвидится, так что на подъем мы легки, а деньги есть…
– Ну-ну. Она любопытная?
– Так… В меру, я бы сказал. Техникой не пользуется.