Поцелованные Одессой
Шрифт:
Неприятное ощущение от невидимо возрастающего «грозного счёта» растворяется в сумерках наступающего вечера:
Но уж темнеет вечер синий,Пора нам в оперу скорей;Там упоительный Россини,Европы баловень – Орфей.«…Пушкин был захвачен удовольствиями жизни в большом городе с ресторанами, театром, итальянской оперой, блестящим и разнообразным обществом… Светскими знакомствами и театром Одесса напоминала Петербург… а морем, французской и итальянской речью на улицах, бесцензурным
Ощущение Европы в Одессе, разумеется, возникает не только от посещения злачных мест, от прогулок по её улицам с их необычно звучащими для слуха русского названиями, запечатлёнными на русском и итальянском языках, от этнического разнообразия населения, но и от царящей вокруг атмосферы, проникнутой отзвуками вольности и жизнерадостности.
«Дух вольнолюбия был присущ тогда Одессе. Татарский Хаджибей освободился от ига туретчины. Первые украинцы были беженцами из Запорожской сечи, из тех, которые, объявив, что не хотят идти “ни под бабу (Екатерина), ни под басурмана”, скрывались в окрестностях Хаджибея, не принадлежа ни к какому государству. В первые мещане записывались, скрыв своё происхождение, беглые от своих помещиков крестьяне. Пришли раскольники, не желавшие подчиняться православной церкви. Потом приглашены были семейства из вольнолюбивых греков, которые, в надежде на своё освобождение от турок, оказывали всяческую военную помощь русским. Да и все переселявшиеся в Одессу колонисты из Бессарабии, а потом из Германии, Швейцарии, Франции были из тех, которые по разным экономическим и политическим причинам чувствовали себя угнетёнными на своей первоначальной родине и искали своего освобождения в новозарождающемся крае» (А. Дерибас).
Поцелованный духом Одессы поэт расстаётся с ней под всплеск охвативших его свободолюбивых эмоций:
Прощай, свободная стихия!В последний раз передо мнойТы катишь волны голубыеИ блещешь гордою красой…P.S. Восхищение Пушкина европейскостью Одессы, южными воротами Империи, в значительной мере объясняется тем, что «сам он есть первый европеец из русских, отдалённое детище начатых Петром I преобразований, которые повернули Россию на европейский путь развития» (Д.П. Урсу Одесса в европейском научном и культурном пространстве XIX и XX веков).
В своей лекции, прочитанной в публичном собрании Императорского Новороссийского университета (Одесса) по случаю пятидесятилетия со дня смерти поэта профессор А.И. Кирпичников, в частности, подчеркивает:
«Пушкин – европейский поэт не только потому, что воспитал свой высокий талант на европейской поэзии, и, оставаясь поэтом национальным по преимуществу, в совершенстве усвоил её идеи и формы, не только потому, что он шёл в хвосте, а потому, что шествовал в передовом полку европейской мысли и прогресса…»
И именно «Пушкин, – продолжает он, – первый дал нам право смело глядеть в глаза Европы, полагаясь не только на силу штыков наших».
Европейскость Одессы, явившая себя прежде всего в её космополитической открытости миру, совпала в унисон с умонастроением поэта – с его состоянием, которое характерно для незаурядного творца и мыслителя, прозревающего высоты общечеловеческих начал универсума, где нет ни эллина, ни иудея, где Гомер – нечто большее, чем просто феномен эллинизма, где Шекспир больше не укладывается в прокрустово ложе английскости, Гёте выходит за границы немецкости, Пушкин преступает порог русскости, Бродский перестаёт быть русским советским поэтом, где «посвящённые» постигают нечто непреходящее, выражаемое на разных языках.
«Европейскость» Пушкина – прежде всего свидетельство постижения им ассоциируемой с Европой высшей ценности гуманизма – ценности свободолюбия, восславляя которую в свой «жестокий век», полагал поэт, он надолго останется «любезным» в памяти своего народа.
«В России нет другого места, где бы мы нашли подобное зрелище!..»
Необычность от встречи с Одессой на российских просторах испытывает не только любимец муз, владеющий даром романтического восприятия действительности и магией слова, но и, возможно, лишённый поэтического воображения гардемарин Николай Чижов, посетивший город во времена пребывания в нём Пушкина:
«В России нет другого места, где бы мы нашли подобное зрелище!..»
Необычность от встречи с новым городом, расцветшим на месте Хаджибея, испытывает не только любимец муз, владеющий даром высокой магии слова, но и морской офицер Николай Чижов, вступивший на его берег во время плавания по маршруту Николаев-Очаков-Одесса:
«…Мы входим в сад, и волшебное зрелище поражает наши взоры; воображаешь, что все народы собрались здесь наслаждаться прохладою вечернею и ароматическим запахом цветов. Рослый Турок с фарфоровым кувшином шербета предлагает вам вкусный напиток азийский, между тем как миловидная итальянка, сидящая под густою тению вяза, пере несенного с берегов Волги, подает вам мороженое в граненом стакане: множество разносчиков разных стран, в различных одеждах толпятся по дорожкам, и на разных языках предлагают вам свежие плоды.
Толпы гуляющих беспрестанно встречаются с вами. Единоземец великого Вашингтона идет подле брадатых жителей Каира и Александретты, древний потомок Норманнов с утесистых скал Норвегии, роскошный Испанец с берегов Гвадалквивира, обитатели Альбиона, Прованса и Сицилии собрались, кажется, чтобы представить здесь сокращение вселенной. Сядем на этой дерновой скамейке. Народ волнуется перед нами, как море. Какая живость! Какое разнообразие! Можно сказать, в России нет другого места, где бы мы нашли подобное зрелище!..» («Сын отечества», 1823 год)
«Одесса чудесный город…»
«Иностранность» нарождающейся черноморской жемчужины, отличность её от других городов и весей Российской империи не только не настораживает, но скорее вызывает восхищение у многих несомненных патриотов отечества.
«Отвечаю на письмо ваше, любезная и почтенная тётушка, из Одессы, где я очутился после утомительной дороги: дожди её совершенно разорили от Москвы до самого Кременчуга. Здесь же встретила нас жара и прелестная погода… От дороги я устал и всё ещё слаб. Здесь нашёл я графа Сен-При и живу в гостеприимном его доме. Он ко мне ласков по старому и всё делает, чтобы развеселить меня: возит по городу, в итальянский театр, который мне очень нравится, к иностранцам, за город на дачи. Одесса чудесный город, составленный из всех наций в мире, и наводнён итальянцами. Итальянцы пилят камни и мостят улицы: так их много!» (Из письма поэта К.Н. Батюшкова Е. Муравьёвой 12 июля 1818 года. Одесса. За пять лет до посещения города Пушкиным).
С затаённой грустью вспоминает об Одессе Николай Васильевич Гоголь, посетивший город в 1850 году:
«Временами солнце глянет так радостно, так по-южному! Так вдруг и напомнится кусочек Ниццы!» (Гоголь. Из письма матери).
Своим европейским обличьем Одесса впечатляет не только приезжающих россиян, но и тех, кто знаком с Европой не понаслышке:
«Европа ещё раз предстала перед нашими глазами, – восклицает французский визитёр, посетивший город в 1838 году, – после первого же взгляда, брошенного на Одессу, с борта судна, пришедшего из Константинополя. – И продолжает: – Внешний вид прямых ровных линий улиц, широкие фасады домов и спокойные тона строений пробуждали много дорогих воспоминаний… Именно европейский город… полный изобилия, движенья и веселья» (H. Hommaire de Hell. Travels in Steppes of the Caspian Sea, the Crimea, the Caucasus… – London, 1847).