Поцелованный богом
Шрифт:
– Как сбежала? – конечно, не поверил Васька.
– Да я хотел ее в хату определить, сказал, чтоб обождала, договорился, выхожу – а ее и след простыл. Где ее ночью искать?
– Врешь, – зло процедил Васька. – Не для того ты ее покупал, чтоб она сбежала. Спрятал, да?
– Ищи, – бросил Яуров, седлая коня. – А я правду сказал.
И ведь Васька искал! Он бегал по хатам, заглядывал во все углы, загоны для скота, сараи, амбары... Пока Петро волевым усилием не заставил его стать в строй, а не позориться перед отрядом из-за какой-то бабы. Главное, никто не мог понять, зачем ему дивчина. Ну, глаза лишила, так на то и война, тут каждый
Она научилась понимать непривычный язык – вульгарную помесь русского с украинским. Научилась доить козу и не умирать от страха, что бородатое и рогатое животное боднет ее прямо в лоб, а то и копытом даст. Научилась различать, какую травку клюют куры, собирать ее и рубить большим ножом на пеньке. Научилась строчить на машинке, обновляя вещи, штопать, ставить тесто и печь хлеб, когда была мука, ходить летом босиком, чтоб не стаптывать обувь. Научилась носить непривычную «одежу», которую дала ей мамаша, это были «наряды» сбежавшей дочери. Научилась топить печь камышом, менять вещи на соль, крупу и сахарин, при этом торговалась не хуже мамаши. А купить ничего нельзя было, только выменять на черном рынке. К счастью, у Кати было что менять. Но, доставая ту или иную вещь, она обливала ее слезами, вспоминая расстрел семьи. Многому она научилась, только чего это ей стоило! Поначалу мамаша хваталась за щеку и причитала:
– Ты ж ничого не вмиешь. Як же з Назаром жить будешь?
– А вы покажите, я научусь.
Катя имела терпение и волю, знала, что по-другому теперь не будет, надо приноравливаться. Достаточно примеров, когда аристократы лишались почестей или сами уходили в народ, терпели нужду и при этом проявляли мужество.
Так прошло три года, три тяжелых и страшных года, когда всадники на горизонте приводили в ужас население хутора, будь то белые, красные или других колеров. При появлении бойцов мамаша прятала Катю в подпол, берегла для сына. Она и кур прятала – соорудила загон на заднем дворе, а за тем загоном место для козы устроила, все тщательно маскировала, загораживая рухлядью, чтоб лиходеи не перебили живность. Собственно, хата бабы Фроси не привлекала военизированных грабителей, вид у нее был не зажиточный, но старуха заранее ограждала себя и невестку. Катя поражалась ее изворотливости, уму и хитрости. Мамаша слыла знахаркой, шептавшей заговоры, за это люди платили ей продуктами. Катя очень пугалась, когда мамаша болела, остаться одной она боялась, поэтому ухаживала за бабой Фросей с редкой самоотдачей.
После урагана всегда наступает затишье, наступило оно и после войны, правда, весьма относительное. Отгремели пушки, но кровь лилась еще долго, при этом сложно было понять, чего хочет новая власть. А люди восстанавливали свои хозяйства, они хотели трудиться. Милька – бывшая невеста Яурова – и ее подружки отнеслись к Кате весьма враждебно, как к пришлой, которая посмела отнять у них казака. Милька, девка ядреная, телом справная, с наглым характером, встретив однажды Катю, дерзко заявила:
– Отыму у тебя Назара, так и знай.
А он не возвращался, и мамаша боялась помереть, не увидев сына.
В начале двадцать четвертого года на хутор приехал председателем сельсовета Костюшко Гаврила Модестович. Человек он был серьезный, немолодой – лет тридцати с хвостиком, книжный (из вещей привез только рюкзак и большую стопку книг, перевязанную бечевкой), бабушка Кати про таких людей говорила «припудренный интеллигент». Наверное, она имела в виду несоответствие духовных устремлений с положением в обществе и кошельком. Да и то верно, выглядели эти люди какими-то неестественными, пыльными и слегка помешанными. Костюшко устраивал собрания, говорил много и вдохновенно, но даже образованная Катя не понимала, о чем. Поскольку председателей на все хутора и станицы не хватало, он стал единым сразу на три хутора, благо они были рядышком. Он ходил по домам, выяснял, как кому живется, проводил «агитационную политику» и свято верил в то, что делает. На Катю обратил внимание сразу:
– А вы нездешняя. И выросли не в крестьянской среде. Вы из города. Из мещан? – Катя не сказала правды, но и не солгала, лишь неопределенно шевельнула плечами, что можно трактовать, как угодно. – Так вы грамоте обучены?
Тут уж недомолвками не отвертишься, на хуторе знали, что невестка бабы Фроси умеет читать и писать, не раз к ней обращались.
– Да, я училась в гимназии...
– Так это ж замечательно! – не дослушав, воскликнул он. – Надо организовать школу. Для взрослых и детей. Скажем, утром вы будете учить детвору читать, писать и простейшим арифметическим действиям, а вечером их родителей... тех, кто безграмотный. А учеников у вас будет много – с трех хуторов.
– Ой, я не знаю, справлюсь ли... – растерялась Катя. – Да и мамаша часто болеет.
– Это мы уладим, – с жаром заверил ее Костюшко. – Во время болезни к вашей мамаши приставим сиделку. Соглашайтесь.
Практичная мамаша дала добро, ведь работникам трудового фронта полагалось жалованье, а то и паек. К апрелю выстроили деревянную избу, Катя достала свое «барское» платье и приступила к обязанностям учительницы. Отношение к ней резко изменилось, казаки с почтением здоровались, бабы носили ей продукты, чтоб заставляла учиться сыночка или дочку, разрешали пороть деток ремнем. Катя смущалась, говорила, что нет надобности заставлять, тем более пороть, дети сами рвутся к ученью, мол, незачем носить подарки. И опять возникла мамаша:
– Бери, раз дають. Не забижай.
Но однажды в июне, когда стемнело, в хату Яуровых требовательно постучались. Вернулся он – сын и муж! Назар заматерел, лицо обветрилось, он отрастил усы и стал похож на истинного казака. Катя топила баню, а мамаша жужжала в уши сыну, подливая ему самогона и подкладывая кусочки:
– Яку гарну жинку ты узяв! Як вона за мною ходе. Милька твоя так не ходила б, не-не. Катерина усе робе, учительница у школе. Спочатку ничого не вмила, но яка работяща... Гляди, сынку, не забижай жинку. Ой, сыну! Скажи, шо це таке – баронесса? Тоди у церкви хотила спросыть, да невдобно було.
– Это звание такое, – хмурился тот.
– А... – протянула она понимающе.
В бане, куда мамаша снарядила обоих за известным делом, чтоб им посвободней было, состоялся неожиданный разговор. Яуров курил в предбаннике, Катя сидела рядом на скамейке, он спросил:
– Чего к своим не ушла?
– Но... – потерялась она, для нее этот вопрос был решен еще в церкви. Тут уж нравится не нравится муж, а он супруг, законный. – Мы же обвенчались.
– Да брось ты, – хмыкнул Яуров. – Это ж для мамаши, чтоб приняла тебя. Мы с тобой, Катерина, классовые враги, а венчание вообще ничего не значит. Я в бога не верю и тебе не советую.
– Вы хотите, чтоб я ушла? – потухла Катя. Однако она уже была готова к всевозможными коллизиям, мысли сразу заработали в одном направлении: где искать жилье, куда ехать. – Хорошо... Но хотя бы на два дня я могу остаться? Мне надо подумать...
– Да живи, я не прогоняю, мне ты не помешаешь. Мамаша больно привязалась к тебе, уйдешь – это ее убьет. Знаешь, Катерина, она одна нас растила, отец погиб, когда я был чуток выше колесной оси. Мамаша замуж не вышла, хотя родня ее принуждала. Она воспитывала нас, как воспитывал бы отец, да и по дому делала всю мужскую работу. Старший брат вырос, а главой не стал, куда ему было до мамаши. Мы не знали, когда она спала – все время за работой. Давай так, Катерина: идти тебе некуда, для мамаши мы муж и жена. Я тебя выручил, ты мне помоги, не добивай старую, ей и так недолго осталось.