Поцелуй мертвеца
Шрифт:
Я отвела взгляд, чтобы не пялиться на то, что так явно демонстрировал мне солнечный свет. Желание видеть его силуэт в солнечном свете заставляло все мои протесты о родительском чувстве казаться или же глупыми, как чрезмерное отрицание той дамочки, или же кровосмесительными. Я чувствовала, что начинаю краснеть, и так сильно желала иметь возможность прекратить это дерьмо.
— Ты же не считаешь себя моей матерью. — Его голос стал звучать немного ниже.
Я покачала головой, потому что он оказался прав. Я не считала себя его мамочкой, просто…
— Но учитывая родительские собрания и тому подобное, все это ставит меня в подобную… роль. Неужели ты не понимаешь? Я не могу делать что-то подобное и при этом…, — я неопределенно махнула рукой в его сторону, — …делать это!
— Жан-Клод мой законный опекун, и он получает удовольствие от посещения всей этой родительской канители. Натаниэлю это тоже нравится. Старший брат за меня. — И в голосе Синрика слышалась настоящая радость, когда он произносил последнее.
Тогда я взглянула на него, и на его лице читалось неприкрытое счастье. Стоя прислонившись к дверям, и купаясь в солнечном свете, он был счастлив, расслаблен, самим собой, больше собой, чем когда только пришел к нам. Мне не пришлось бороться с собой, чтобы не взглянуть на нижнюю часть его тела, потому что мне нравилось видеть такое его лицо.
Он не просто стал выше и мускулистее с тех пор, как оказался в Сент-Луисе. Я получала удовольствие, наблюдая, как он взрослел, становился тем, кем мог стать. Мне нравилась эта часть также, как я получала от нее удовольствие, наблюдая когда-то за Натаниэлем или Джейсоном, или…или Микой. Мы все больше стали самими собой.
— Ты прав, Жан-Клод получает удовольствие от всего этого попечительства.
Син засмеялся:
— Его немного смущает вид спорта, но в целом ему нравятся посещения.
— Он тобой гордится, — сказала я.
Син ухмыльнулся:
— Я тоже так думаю.
— А я знаю точно.
Син посмотрел на меня. Его голубые глаза стали более серьезными.
— Верно, ты можешь ощущать, что он чувствует, если не сильно от этого отгораживаешься. Эта связь даже сильнее, чем с любым твоим животным зова.
— Сложнее всего отгородиться от Жан-Клода.
— Сложнее, чем от Натаниэля или Дамиана?
— От Дамиана — нет; Натаниэль более зависим от того, что мы делаем.
— Ты имеешь в виду секс, — сказал Син.
Я улыбнулась и покачала головой:
— Секс с Жан-Клодом тоже полон страсти, но Натаниэль не так строго контролирует эмоции, как все вампиры.
— Они тренировались на несколько столетий дольше, — заметил Син.
Я кивнула:
— Точно.
— Просто перестань вести себя, будто ты мой родитель. — Он протянул мне руку.
— И всего-то, — буркнула я. — И сразу все станет в порядке?
— Не знаю, но я бы с удовольствием изменил тебя — стоящую здесь в неловкости и дискомфорте, постоянно в режиме защиты — на тебя — мою любовницу. — Он поманил рукой, которую протянул.
Я подошла к нему поближе. Мы стояли, держась за руки. Никто не пытался приблизиться.
Мы просто стояли — он, откинувшись на двери, а я, борясь с желанием подальше удрать от его руки — и смотрели друг на друга.
Улыбка немного погасла, выражение лица стало более серьезным. Счастье проглядывало особым блеском, который просвечивал даже сквозь тьму, когда солнце скрылось за горизонтом, и вы уже понимаете, что через пару мгновений наступит непроглядная ночь — время, когда монстры выходят резвиться.
Мне не хотелось быть монстром для Синрика, каким я была в глазах Ларри. Конечно не честное сравнение, но я устала — не физически, так как только что встала, а психологически. Я просто устала от дерьма, всего дерьма. Еще мне было интересно: где носит этого Брайса, но не потому, что я хотела избежать разговора с Синриком, а потому что мы должны достать этих ублюдков до наступления темноты.
Синрик сжал мою руку и слегка потряс ее:
— Ты задумалась о чем-то серьезном, и явно не обо мне.
Я притворилась смущенной, но не смогла солгать:
— Размышляю, когда явятся остальные копы и подбросят меня на вечеринку.
— Знаешь, каждый раз, когда ты уходишь на работу по полицейским делам, это дико пугает меня.
Я кивнула.
— Знаю.
Потом мы еще с минуту просто друг на друга смотрели, так и держась за руки, находясь на небольшой дистанции.
— И я ничего не могу сделать, чтобы ты осталась, — констатировал он.
Я вздохнула.
— Нет, — ответила я.
— Можно тебя обнять? — спросил он.
Я удивленно посмотрела на него. Изменение темы было слишком неожиданным.
— Э-э ладно. То есть, почему бы и нет?
— Потому что я думал, мы ссоримся, а ты резко стала серьезной, словно уже на работе.
— А я и не знала, что мы ссоримся.
— Но оба об этом думали, — заметил он, улыбаясь.
Я тоже слегка улыбнулась:
— Ну ладно, мы оба так думали.
— Но мы же не будем ссориться, — сказал он и превратил эту фразу в вопрос, повысив интонацию.
— Конечно, нет.
Он нахмурился и потянул меня за руку, притянув к себе:
— Не пойми меня не правильно, Анита, но почему мы не ссоримся?
Я осознала, что он больше не притягивает меня к себе, оставив между нами место для ладони, чтобы я сама могла решить, хотелось ли мне быть ближе или нет. За прошедший год Синрик усвоил, чего лучше не делать. Главной проблемой при свиданиях со мной —было допереть, что можно делать, как сказал один из моих бывших бой-френдов.
Я приблизилась к нему, встав на чуточку ближе. Я стояла как и раньше, глядя на него снизу вверх, его руки обвились вокруг меня, мои руки на его талии и бедрах, но не вплотную.