Почему в России не ценят человеческую жизнь. О Боге, человеке и кошках
Шрифт:
И вот, наблюдая за жизнью и смертью окружающих меня кошек, я осознал, что вообще за отношением к добру и злу в жизни, тем более, в нашей русской жизни, стоит отношение человека к живому. Не может человек, ценящий жизнь саму по себе, ощущающий уникальность всего живого, старающийся помочь бездомным собакам и кошкам, видеть, как, к примеру, Александр Проханов, особую красоту в смерти – в репрессиях Сталина, в муках и страданиях миллионов людей, прошедших через Гулаг. Я обратил внимание, возможно, это случайность, но мои соседи, наши соотечественники, русские, белорусы и татары, ненавидящие меня за то, что я кормлю диких кошек и за это называющие меня «козлом», тоже почему-то все неосталинисты, оправдывают репрессии Сталина и считают, как они мне говорят, что жертвы «большого террора» Сталина были неизбежны и необходимы. Отсюда я делаю для себя вывод, что за оправданием большевизма, его репрессий, за оправданием гибели, страданий десятков миллионов людей в советское время стоит не просто мертвое сердце, мертвая душа, но и какое-то глубинное безразличие к жизни, дефицит ценности не просто человеческой жизни, но и ценности бытия. По крайней мере, как-то получается, что все те другие русские соседи, которые поддерживают мои усилия по спасению от голода диких кошек, к примеру, бизнесмен Валерий Леонтьев, который ездит со мной по магазинам и помогает мне закупать для этих кошек корм, такой же антисоветчик и антисталинист, как я, один в один. Для него, как и для меня, Октябрь – катастрофа, и, с его точки зрения, как и для меня, большевики уничтожили все самое ценное, что было в России – крепкое крестьянство, ее святыни, уничтожили наиболее талантливых русских людей. Валерий Леонтьев не гуманитарий, он технарь, и он не знает, что его отношение к Октябрю, как и мое, напоминает отношение к большевикам и к их революции как к катастрофе героя моего рассказа Василия Розанова. И еще один пример. Мой помощник уже два десятилетия, Ирина Фролова, точно как я, устраивает
Мертвечина в политике, мертвечина в оценке преступлений большевизма, наверное, еще идет от отсутствия контакта с жизнью вообще, от отсутствия умения видеть красоту бытия самого по себе. И я думаю, что различия моих мыслей и переживаний по поводу смерти Лизы от переживаний Николая Бердяева по поводу смерти его кота Мури как раз и проистекают от различного отношения к миру, который есть. Смерть Мури устремила глаза Бердяева в небо, заставила думать о тайне бессмертия, а у меня, грешного, вызвала, наоборот, страсть спасти, если можно, жизнь братьев и сестер бедной Лизы, заняться спасением от голода весной и осенью окружающих меня бездомных кошек, а в своей публицистике – более жестко отстаивать ценность человеческой жизни, раскрывать аморализм и изуверство идеологии, которая рассматривает человека как «средство». Трагедия современной России, на мой взгляд, состоит в том, что мы, как и в советские времена, рассматриваем человека как «средство» и только как «средство». Вся эта история с бедной Лизой, которая сделала все возможное и невозможное, чтобы умереть нормально, в доме, рядом с хотя бы временным хозяином, напоминает о полном безумии нашей так называемой «русской идеи», согласно которой русский только тогда будет русским, когда он не будет заботиться о благах «повседневности», когда он будет в душе противостоять «соблазнам мещанства», когда он будет жить при «минимуме материальных благ». Если простая кошка или кот Мури, который, как говорил Бердяев, является «Божьей твари», то почему человек, уж точно «божья тварь», несущий в себе диалектику греха и добра, не имеет права на нормальную, достойную жизнь, почему он, как считают нынешние идеологи «особой русской идеи», должен мучиться и страдать. Я, как одессит, не люблю смотреть в чужой карман, меня бабушка, мать отца, как ее называли соседи, «кацапка Аня» учила, что самый большой грех – завидовать другому.
Но я не могу не видеть, что, как правило, наши нынешние славянофилы, проповедующие жизнь при «минимуме материальных благ», сами – очень сытые люди и никогда ни в чем себе не отказывали. Об изначальном аморализме и изуверстве идеологов «русской идеи» я рассказал в специальной статье, которую написал несколько лет назад и которую включил в данную книгу. Я, конечно, не призываю своего читателя отдавать столько сил, сколько отдаю я, спасению живого, помощи этим бездомным кошкам. Но я не могу не сказать, что все эти бывшие бездомные кошки, которые окружают меня на старости лет и в Москве, и на Кипре, дают мне не только любовь, но и заставляют обратить внимание на философию жизни, философию живого, о которой мы забываем. Как сильно в этих существах желание обрести то, чего у них нет, обрести нормальное, полноценное существование! Я повторяю: если стремление к нормальному, полноценному существованию сидит в основе живого, то почему на протяжении веков наши русские мыслители так страстно борются с этим желанием обрести достойную жизнь. Бездомный брат бедной Лизы красавец Барин, который живет со мной, когда я приезжаю на Кипр, готов сутками лежать на полу под моей кроватью, наслаждаясь от соприкосновения с полом, с домом, который у него появился всего лишь на несколько недель. И, самое страшное, он был готов покончить жизнь самоубийством во имя того, чтобы остаться после моего отъезда в моей спальне, которая стала на время для него домом. Это произошло в декабре ушедшего года. Перед отъездом я вдруг обнаружил, что Барин пропал. Посмотрел под кровать, где он обычно лежит, осмотрел все закоулки во всех комнатах. И я уже решил, что он незаметно ушел, когда я открывал дверь на балкон. И только когда в последний раз, перед тем как закрыть дверь и уехать, я снова обошел все комнаты и услышал его слабое мяуканье. Оказалось, что он, зная, что я уезжаю, залез со стороны стены в дырку комода и там, среди постельного белья спрятался от меня. Но бог спас Барину жизнь и освободил меня от мук вечной мысли о том, что из-за своей халатности я убил любимого кота. И ведь страшно: кот, простой кот, готов умереть во имя того, чтобы остаться на теплом полу в квартире, а мы, люди (речь идет о наших идеологах «русской идеи»), настойчиво проповедуем ненависть к быту, к устроенной жизни, пугаем и без того обделенного многим в жизни русского человека «низостью мещанства», низостью обыденности, говорим ему, что только тогда русский будет русским, когда он будет жить в избе с дырявой соломенной крышей. Я об этом пишу в статье «Идеология „русской партии“ 1960-х», которая открывает второй раздел этой книги.
Но на самом деле в жизни все наоборот. Нищета голодного человека не рождает ни духовности, ни любви к отечеству. Наблюдая за жизнью кошек, я обнаружил, что как только проблема желудка решена, вся их кошачья жизнь наполняется любовью. Моя Муся в Москве целый день со своей дочкой, больной красавицей Конфеткой, облизывают друг друга. А дочь Конфетки, Чернушка, которая вернулась ко мне после смерти своей хозяйки и о которой мама и бабушка забыли, очень переживает, что ей некого целовать, и она периодически хватает мою руку, когда приходит ко мне на письменный стол, и начинает ее облизывать точно так, как Конфетка облизывает свою счастливую маму Мусю. И только на шестой год после возвращения ко мне домой Чернушка добилась от своей бабушки Муси права лежать рядом с ней и так же страстно ее облизывать. А несчастный Барин может заснуть только тогда, когда своим телом или лапой хоть немного может прикоснуться ко мне. У Кати – свои способы демонстрации мне любви и благодарности: она, как правило, лежит рядом со мной, когда я читаю книги, работаю над текстом. Тогда она подходит ко мне, смотрит мне в глаза и несколько раз своим носом ударяет меня в нос. Или же, когда Барин, как всегда, уходит на улицу в 2 часа ночи, она ложится ко мне в постель, подползает к моей голове и лижет мои уши. Вот такова тайна общения между кошкой и человеком, тайна любви, которую мы порой не видим, но которая пронизывает весь мир, все живое. И она, эта тайна, куда глубже, чем тайна Галактики, которой мы так много уделяем внимания. А агрессия и злоба у тех несчастных бездомных кошек, которых я кормлю три раза в день у себя на балконе: здесь уже изголодавшаяся мать отталкивает от кормушки своих котят. Правда, коты, как ни странно, даже если голодные, уступают корм малым котятам. И отсюда – главная мысль моих статей, которые вошли в эту книгу: не будет голодный, злой от нищеты русский человек ни патриотом, ни богобоязненной личность. Ведь религиозное чувство несовместимо с жестокостью дикого русского быта. Я собрал мысли русских мыслителей на этот счет в одной из своих статей. Надо вообще осознавать, что, по-моему, недостаточно осознает руководство нынешней России: внешняя политика, которая ведет к обнищанию населения, даже к медленному обнищанию, при всех своих внешних достижениях может привести к очередной, на этот раз – последней катастрофе. Мы не хотим помнить ни об уроках 1917 года, ни об уроках 1991 года.
И теперь вы поймете, почему в последние годы, благодаря философии жизни, о которой мне рассказали бездомные кошки, мне стал ближе всех русский мыслитель Василий Розанов, единственный, кстати, русский философ, который связал божественное с живым, защитил живое, защитил жизнь, защитил право русского человека на радости обыденности, защитил право русского человека на достойную, сытую, счастливую жизнь. Я повторяю, что он стал близок мне прежде всего тем, что он страстно, до конца жизни, даже умирая, доказывал, что человек не может ни при каких обстоятельствах быть «средством».
Защита обыденности, достойной человека жизни, «материальной обеспеченности» есть уже у Семена Франка в «Вехах». Не будет никогда достойной жизни в России, учил нас Семен Франк, пока русские люди, и прежде всего интеллигенция, не поменяют свое отношение к «богатству», не покончат со своим болезненным отношением к аскетизму. «…Чтобы созидать богатство, – писал Семен Франк, – нужно его любить… Понятие „богатство“ мы берем здесь не в смысле лишь материального богатства, а в том широком философском его значении, в котором материальная обеспеченность есть лишь спутник и символический показатель духовной мощи и духовной производительности» [5] . Но особенность В. Розанова в отношении достатка в жизни состояла в
5
Вехи. Из глубины. – М.: изд-во «Правда», 1991. С. 191.
6
Религиозно-философское общество в Санкт-Петербурге (Петрограде) / История в материалах и документах (1907–1909). – М.: Русский путь, 2009. С. 164.
7
Там же.
И, на мой взгляд, за всеми моими текстами, которые я написал в последние два года и собрал в этой книге, как раз и стоит протест против спровоцированного «русской весной» 2014 года русского мессианизма, против реанимации бердяевского отвращения к ценности жизни и к благополучию реального, живущего на этой земле русского человека. Я, упаси бог, не умаляю значения страданий, которые выпадают на нашу долю в жизни, для пробуждения в нас души, духовности, для напоминания о том, что есть в жизни что-то более важное, чем сладость любви мужчины к женщине и сладость варенья. Мои собственные страдания в детстве очень многое дали мне самому для очеловечивания моей собственной души. Но когда наши нынешние патриоты, живущие в барских коттеджах и у которых дети учатся за границей, говорят русскому человеку, как говорили наш министр иностранных дел Сергей Лавров и режиссер Карен Шахназаров, что ему пора «кончать с медом на блюдечке», который у него был в «нулевых», что якобы надо учиться патриотизму и любви к родине у тех, кто прошел через муки блокадного Ленинграда, то я, конечно, восстаю против цинизма этих идеологов русского аскетизма с сытыми лицами и защищаю, как могу, право ныне живущего русского человека на достойную жизнь. И я сегодня, при всех противоречиях политических взглядов Василия Розанова, вижу именно в его восстании против изуверства и садомазохизма русского православного аскетизма, в его восстании против учения Николая Бердяева о жизни как о «гробе», в его восстании против русского мессианизма пример для себя, вижу в нем нечто очень близкое моей душе уже старика, прожившего почти всю свою жизнь – 50 лет – в стране, где, как учил Николай Бердяев, считали, что дефицит во всем, в том числе и дефицит свободы, является показателем преимущества социализма над капитализмом.
И я потому и проникся уважением к философии В. Розанова, к так называемой «философии земного», признания самоценности мира, который есть, ибо, на мой взгляд, в этой философии заключена основная предпосылка противостояния революционизму вообще, в том числе и революционизму Карла Маркса. Речь идет о противостоянии стремлению революционеров разрушить мир, который есть, до основания, противостоянии идее скачка в другой мир, переделке природы человека. И здесь же надо видеть, что признание самоценности мира является философской предпосылкой противостояния отношению к человеку как к «средству». И, как я уже говорил, главный изъян идеологии посткрымской России состоит в том, что мы вернулись к советскому, коммунистическому отношению к человеку, который есть, как к средству решения государственных задач. И, как писал Василий Розанов, за всем этим революционизмом стоит еще «самовлюбленность» ее идеологов и вождей. «Самовлюбленность, – писал В. Розанов, – самая суть революции, ее тупая вера в свою правоту и непогрешимость» идут от нежелания увидеть правду «земного», увидеть человека, ее историю таковыми, какие они есть. Только «самовлюбленный» Карл Маркс мог поверить в то, что можно построить новый мир, где нет ничего из прошлого, из того, на чем была построена человеческая цивилизация на протяжении тысяч лет, уже не будет ни частной собственности, ни рынка, ни веры в бога, ни традиционной семьи с семейным бытом.
Василий Розанов напрямую не спорит с Карлом Марксом, он спорит с «социалистами» вообще и с русскими славянофилами, но обращает внимание на главное, что вытекает из его обожествления «земного». Невозможно, писал он, создать нечто новое на пустом месте, разрушив этот чувственный мир до основания. Не может революция, обращал внимание В. Розанов, родить нечто живое и доброе, ибо за ней, как он говорил, стоит «ненавидение». На самом деле, что успел увидеть Розанов (он умер в начале 1919 года), революция ничего нового не создаст. Она только уничтожит красоту того мира, который есть, она, как он говорил, изгоняла из жизни доброту, благость, красоту, все то, что на самом деле могло бы спасти мир. И, кстати, это ощущение, что революция уничтожает что-то нормальное, красивое, появилось у меня еще в юности и привело в конечном счете к моему антисоветизму. Ведь все красивое и удобное, что было в Одессе в годы моего детства и юности, было создано до революции, да и мои деды, принимавшие активное участие в революции, в последние годы жизни вспоминали только о николаевской России, о том, что было в Одессе до революции. Кстати, если, как считал Розанов, мир есть дитя Бога, то как может действительно верящий в бога русский человек простить Ленину, Сталину убийство ими этого живого русского мира, и прежде всего убийство русского «земного», убийство самых талантливых и одаренных представителей русской нации. Тут, наверное, надо выбирать: или верить в бога, уважать русские национальные ценности, или верить в Ленина и Сталина, которые сознательно разрушили до основания все, что было связано с русской церковностью и русской духовностью. На самом деле, Ленин и Троцкий оказались куда более русскими людьми, чем любимец посткоммунистической «крымнашевской» России Иосиф Сталин. Ленин и Троцкий хотя бы собрали оставшихся в живых после революции мыслителей и литераторов России, посадили их на «философский пароход» и отправили на Запад, и за годы жизни за рубежом русские мыслители внесли громадный вклад в развитие русской культуры. А Сталин просто и спокойно убивал всех гениев русской культуры и науки, которые остались в СССР. Сегодня же в якобы посткоммунистической России руководство КПРФ предлагает Путину во время парада в Москве, посвященного 75-летию Победы, повесить на стену ГУМа громадный портрет Сталина, чтобы проходящие рядом военные поклонились «великому Сталину», «отцу Победы 9 мая».
Из-за того, что В. Розанову было жалко старой России, он воспринял революцию 1917 года как великую трагедию, несущую русскому народу неисчислимые бедствия и страдания, неведомые со времен татаро-монгольского нашествия. «Ленин и социалисты, – писал он, – оттого и мужественны, что знают, что их некому судить, что судьи будут отсутствовать, так как они будут съедены» [8] . И что особенно актуально по сей день: из философии В. Розанова вытекало, что, если жизнь сама по себе обладает самоценностью как дар Божий, то человек не может быть «средством». И что не менее актуально и несомненно близко моей душе. А именно то, что философия жизни позволяла Василию Розанову увидеть, как он говорил, «опасность» русского славянофильства. Стоящий за славянофильством романтизм, вера в возможность другой, более близкой богу России, объяснял Василий Розанов, не только противоречит христианской идее морального равенства людей как детей бога, но толкает их к ненависти, убийству России, которая есть. И В. Розанов был прав. Николай Бердяев оправдывал зверства революции именно своей верой в ее особое предназначение, в особое предназначение русского народа. И поразительно, что Василий Розанов со своей религией «обыденности», со своей любовью к живому не только сумел раскрыть антирусскую, античеловеческую суть большевистской революции, но и ее судьбу до деталей. Это вытекало из его ощущения революции как «ненавидения». Он до конца жизни утверждал: «Революция есть ненавидение. Только оно и везде оно». А потому, как он предвидел, «битой посуды будет много», а «нового здания не выстроится». И он, Розанов, говорил, что, на мой взгляд, актуально по сей день, что в революцию приходят люди, которые, вопреки тому, что они говорят, лишены способности ощущать боль другого человека, люди, которые не ощущают ужас смерти. И я точно вижу сегодня, что в России так много людей любят Сталина, оправдывая его террор законами истории и высшими интересами российской государственности, ибо русская душа начала высыхать. За идеологией революционеров, особенно «революционершек», которых не любил Василий Розанов, стоит стремление силой, злом насадить добро, мол, «если раздавить клопа, ползущего по стене, то мы войдем в Царство небесное». «Я, – говорил В. Розанов, – не могу верить такому социализму». Василий Розанов, о чем писал он в книге «Мимолетное» (1915 г.), считал, что «добро родится только от добра, добро никогда не родится из зла».
8
Цит. по: Николюкин А. Розанов / Жизнь замечательных людей. – М.: Молодая гвардия, 2001. С. 468.