Почерк палача
Шрифт:
– Основание! – с вызовом ответил Орлов. – Но Гуров до поры до времени помалкивает.
– Задачи серьезные, а вас всего-то три человека и два рекрута, – Бодрашов взглянул на Орлова, прищурился. – Возьмите людей из отделов.
– Я подумаю, Алексей Алексеевич, – ответил Орлов. – Разрешите идти?
Хозяин махнул на гостя своей лапищей, что-то пробормотал и занялся телефоном. Орлов был уверен, что замминистра сказал:
– Проваливай, сыщик.
Орлов вышел от руководства, направился к себе и увидел у открытой двери привалившуюся плечом к косяку фигуру Станислава. Тогда он понял, что передохнуть не придется.
Но друзья есть друзья. Мы еще думаем, а они уже знают.
В приемной Гуров
– Они заняты, кофейничают в семейном кругу.
– Петр, ты выглядишь словно новый полтинник, – сказал Гуров. – Первый, кто заговорит о работе, штрафуется на месте.
– Деньги собираю лично я, – вставил Станислав.
– Судя по твоему виду, Бодраш не изменился. А теперь, так как я всего лишь собираюсь нарисовать психологический этюд, прошу не принимать мои слова всерьез, – сказал Гуров. Станислав моментально ответил:
– Тогда, считай, ты сто лет бездельничаешь в сыске.
Коротко, но точно Гуров рассказал о своих отношениях с Ильей Титовым.
– Чего же ты молчал раньше? – поинтересовался Станислав.
– Плохо, Лева, ты разочаровал молодого человека, даже обидел, – сказал Орлов. – Ни о какой вербовке не может быть и речи, но, разговаривая с молодым парнем, необходимо делать скидку на возраст. В эти годы человек остро восприимчив и обидчив. А ты, желая выбить из его головенки романтику, прешь, как танк. Лева, с таким парнем следует больше советоваться, сомневаться и советоваться. Если он тебе позвонит еще раз, но, боюсь, этого не случится.
– Да что я такого сказал? – возмутился Гуров. – Если он такой обидчивый, пусть отправляется в кружок кройки и шитья. Он с первой встречи должен понять, у нас мужская работа.
– Умный, а дурак! – рассердился Орлов. – Работа мужская, а Илья еще мальчик, хотя и умный, и самолюбивый.
– А как ты меня утюжил первое время? – напомнил Гуров.
– Ты был офицер, а я был тогда не прав. Впрочем, у тебя только вид голубоглазый, а по сути ты хищник, иначе я бы тебя сломал и никакого сыщика Гурова не было бы.
– Хорошо, если Илья объявится, буду вокруг него на цыпочках ходить, – усмехнулся Гуров. – Только сдается мне, что они еще кого-нибудь убьют, из своих я имею в виду.
– Если мы вышли в цвет, – задумчиво произнес Станислав.
– Не хрен хвастаться, никуда мы не выходили, нас вывел случай, – сказал Орлов. – Юрий Власов что-то знал, больше, пожалуй, догадывался, и его ликвидировали практически в собственном доме. Явились мы, причем вели себя неправильно. Сколько убийств в Москве за сутки? Значит, должен был прибыть ленивый, не опохмелившийся участковый, нужно было долго вызывать группу МУРа. Оперативники приехали бы недовольные, злые. А мы скопом. И прокуратура города, и старшие офицеры главка. Ты, Лева, взгляни на себя в зеркало. Может такой франт прилететь рано утром на окраину Москвы, лишь бы взглянуть на труп автомеханика? Продыха нет, пирожок сожрать некогда, а прилетели два полковника со старшим следователем не районной, а городской прокуратуры. Сработали, как… в кино лучше делают. Поймите, мальчики, у них около тридцати захоронений. Убийцы, вурдалаки, так нервы у них все одно имеются, они на каждый чих вздрагивают и спят только после литра выпитого. А мы им гвардию в нос, мол, все, допрыгались, мы теперь с этого места с пустыми руками не уйдем.
– Да не казнись ты так, Петр, – сказал Гуров. – Ведь они уверены, что у нас ничего нет.
– Они сейчас уверены только в том, что смертны. И им страшно, в том они тоже уверены. И мысли у них одни – как от проклятого места подальше оказаться.
Жизнь Вальки Сухотого от рождения складывалась совсем неплохо. Мать с отцом работали на одном заводе, отец – мастером, мать – нормировщицей, жили дружно. Батя, случалось, поддавал, так не без этого, иначе с людьми близости никакой, даже дружком не обзаведешься, и девки смеются. Он и поддавал, да меру знал, дома вел себя спокойно, а лишнее примет – сразу спать. Маманя у Вальки была шустрая и деловитая, когда спала, неизвестно, но обед всегда был готов, квартирка двухкомнатная от завода сверкала, мужики всегда в чистом. В общем, Сухотые жили по тем временам красиво и в достатке. Ни с того ни с сего батя заболел, мужик он был здоровый, врачей не уважал, держался за живот, постанывал, но терпел. Все думали, язва, травами лечили, когда вконец приперло, пошел к врачу. Рентген, срочно в палату, а через две недели его не стало. Рак. Мать была на восьмом месяце. Ее в деревню к бабке. Валентин в восемь лет стал главой семьи. Мать жалел, сестренку народившуюся любил до ужаса, как взрослый ходил с ней гулять, матери, как мог, помогал. Но на деньги, что были в доме, как ни крути, прожить хоть и было можно, но жрать хотелось всегда, даже ночью.
Жили они на Плющихе, мальца, который тут родился, конечно, все знали, и участковый тоже. Парни постарше стали Вальку привечать: то на «шухере» постоит, то в форточку слазает, малолетке ничего не сделают. Так он и начал потихоньку воровать, и все в дом тащит, матери – продуктов на обед, сеструхе – леденцов.
Классе в восьмом Валька от воровства отошел, помог ему в этом школьный физрук. В те годы в моду вошло карате, а дружбан-физрук отработал много лет на Востоке водителем. И там многим хитростям новой борьбы обучился. Физрук друга в школу зазвал, и они в подвале оборудовали зал. Тогда карате спортом не считалось, но известное дело – мальчишек хлебом не корми, дай только подраться.
Валентин к шестнадцати годам сформировался парнем ловким, восприимчивым. По природе ширококостный и сухой, он быстро стал лидером секции, его даже на первенство Москвы среди юношей заявили, так как к этому времени карате стало спортом.
Десятый класс. Валька учился средне, но не плохо, даже на дополнительные занятия оставался. Физика ему нравилась. В марте, уж экзамены на носу, идет он из школы домой и слышит тонкий голос:
– Караул! Помогите!
А сестрин голос Валентин с ее пеленок узнавал, вот и рванул, как молодой лось. Каких-то три парня во дворе с девчонки, считай, всю одежонку сорвали и на скамейку уложили. Валентин как увидел, в глазах потемнело, больше ничего не помнит. Очнулся он уже связанным в милиции. Оказалось, он одному парню руку сломал, другому – нос, а у третьего нашли тяжелое сотрясение мозга.
Участковый за него бился, школа писала в прокуратуру, да, к несчастью, придурок, что головой сильно ударился, оказался сыном секретаря райкома. И перед милицией, как позже перед судом, встала дилемма: либо попытка изнасилования была, тогда всем троим сроки солидные светили. Либо хулигану Валентину Сухотому все померещилось, и он, используя свое физическое превосходство, невинных интеллигентных мальчиков изувечил, тогда у него чистая статья за хулиганство, нанесение тяжких телесных повреждений со стойким нарушением здоровья.
Первый секретарь райкома партии в начале восьмидесятых являлся полновластным хозяином района, так что вопрос, кто в произошедшей истории виноват, дальше дворовых хозяев не поднимался.
В семнадцать лет Валентин Сухотый получил три года, и жизнь его резко сломалась. Лагерь малолеток отличался от лагеря для взрослых, пожалуй, лишь жестокостью. У Валентина была первая «ходка», поначалу его хотели согнуть, сделать «шестеркой», а то и «опустить». Но он вырос на улице, законы ее знал, драться умел как никто в отряде, и местные паханы быстро поняли – новичка лучше, а главное выгоднее, пригреть.