Почтальон

Никонов Андрей

— Так ить справное, дядь Мить.

— Потом в ГПУ зайдёшь, потребуешь, — Сомов бросил последний взгляд на залитый кровью наблюдательный пост. — Там тебе и перо дадут, и другой какой коленкор.

— А вдруг как тебя наградят? — Пашка легко запрыгнул вверх. — Авось медальку повесят.

— Нет у этих нехристей медалей, — Митрич сплюнул, полез вслед за Пашкой на тропинку. — Только орден, и тот один, поганый, со знаками сатанинскими. Сучи ногами, рванина. Вот ведь удумали диспозицию, значит, я их нахожу, кричу, вдруг какой дурак откликнется, бегу опять сюда, вдругорядь кричу и бегу на ближайший пост за подмогой, будто нельзя было абы какой наган оставить, чтоб я пальнул.

Ладно, что не сделаешь ради прокорма, ты-то сразу смывайся, в избе меня жди, и будёновку рядом с Мироновым скинуть не забудь, командирская.

Глава 1.

Апрель 1928.

Город Псков, Ленинградская область, РСФСР

Каменное двухэтажное здание под номером 7, выходящее торцом на улицу Советской, бывшей Великолуцкой, было выстроено архитектором Иваном Ивановичем Альбрехтом для статского советника Брылкина, где тот и проживал некоторое время со своей супругой и тремя детьми. Дом неоднократно перестраивался, и к тому времени, когда его занял Псковский почтамт, был исполнен в чисто классическом стиле. Над цоколем с окнами-бойницами возвышался парадный этаж с балконом и высокими окнами со сдержанной отделкой. Треугольный фронтон с двумя женскими фигурами в обрамлении цветочного орнамента и изящные балкончики привносили в его облик долю буржуазного кокетства.

Справа от почтамта, между ним и Домом Красной Армии, были видны остатки постамента памятника Александру Второму Освободителю, снесённого революционным народом в 1919 году, а слева стояли здание бывшего Коммерческого банка, которое теперь занимала типография «Псковский набат», и Центральные торговые ряды, в которых до революции держал музыкальный магазин Абель Абрамович Зильбер, отец известного советского писателя Вениамина Каверина, одного из авторов недавно нашумевшего романа «Большие пожары».

Советская власть занималась переименованием улиц, городов и даже стран масштабно, буквально за десять лет географический облик Пскова изменился, улицу Спасскую переименовали в Детскую, Успенскую в Калинина, а Великолукскую, на которой стоял почтамт, в Советскую. Заодно прежнее булыжное покрытие с некоторых улиц убрали, для предстоящего ремонта, а другие, при самодержавии — непролазные, наоборот, замостили.

В половине седьмого вечера пятницы, тринадцатого апреля в дверях Псковского почтамта появился молодой человек высокого роста и могучего телосложения, в кожаной куртке с барашковым воротником и брюках, заправленных в высокие кожаные ботинки, в руках он держал потёртый кожаный портфель. Молодой человек коротко кивнул часовому в потёртой шинели и видавшей виды будёновке, спустился по ступеням. Следом за ним вышла молодая женщина в заячьем полушубке, фетровой шляпке и с брезентовой сумкой через плечо. Она зябко повела плечами — погода в середине апреля стояла мартовская, ночью морозы опускались до минус десяти по Цельсию, или до минус восьми по дореволюционному Реомюру.

— Значит, до вторника, Сергей Олегович?

— До вторника, Глаша. Отдыхай, набирайся сил.

— Куда уж, — Глаша похлопала по сумке, — ещё девять писем, четыре газеты и три журнала, сегодня уже не понесу, а завтра, перед Пасхой, отдам, тогда и отдохну. В городе будете али куда уедете?

— Куда же я денусь, — Сергей улыбнулся. — Завтра поезд приходит с корреспонденцией из Ленинграда, учётчики выйдут, кто сможет, кассир тоже никуда не денется. А потом снова пошло-поехало, народ отгуляет и в понедельник потянется с письмами. Да ещё телеграфисты опять закидают спецбланками, придётся нарочных вызывать, без меня никуда.

— Совсем вы себя не бережёте, — Глаша стрельнула глазами

Новый начальник окрпочтамта

Сергей Олегович Травин, не в пример старому, был человек видный и привлекательный, сотрудниц за мягкие места не хватал, липкими руками под платья не лез, но и монахом, по слухам, не жил, крутил шашни с местной учителкой. Правда, поговаривали, не всё между ними ладно, не будь у неё самой ревнивого хахаля из таможенного управления, она бы за этим товарищем Травиным приударила всерьёз, окрутила бы так, что никуда не делся. А так максимум, на что она могла рассчитывать, так это на небольшую интрижку, тут Глаша была мастерицей.

— Приходите в клуб Урицкого, там мы нашу, комсомольскую пасху будем отмечать, — сказала она, -ну и те, кто рядом работают, подтянутся, начальство опять же. Будет весело, сначала от комитета партии Роберт Баузе выступит, потом от комсомола Витя Мирошкин, ну а после будут танцы и чай с калачами. И лимонад, говорят, минводзавод новый выпустил, крем-сода, обещали напоить.

— Непременно такое веселье не пропущу, — пообещал Сергей, начальник окрсвязи Кунц тоже рекомендовал это мероприятие посетить. — Заодно прослежу, чем вы там в нерабочее время занимаетесь.

— И зазнобу вашу приводите.

— Постараюсь, — Травин улыбнулся. — Хотя зачем, столько молодых и красивых девушек будет вон как ты, а я со своим самоваром.

Глаша кокетливо улыбнулась, мысленно похвалила себя, и пошла прямо, на Октябрьскую улицу, чтобы, свернув потом налево, выйти за Окольный город к Пролетарскому бульвару. Сумка почти не оттягивала плечо, обычно почтальоны разносили газеты и письма до обеда, но эта суббота пришлась на Страстную, в почтовой конторе останется только дежурная смена — так товарищ Травин называл тех, кого заставлял по составленному им графику работать в выходные, а значит, и завтра, и в воскресенье, на Пасху, никто корреспонденцию горожанам не разнесёт. Поэтому она забрала те адреса, что были от неё неподалёку, остальные почтовые работники поступали так же, сначала из-под палки, а потом втянулись, и соседи им уважение за это оказывали, да и перепадало иногда или монеткой, или продуктами, если письмо важное.

Рядом с торговой площадью два маршрута трамваев соединялись, первый, соединявший вокзал и слободу Белинского, шёл в сторону скотобойни через мостли, а второй по улице Алексеевской доходил до полотняной фабрики. Сергей общественным транспортом пользоваться не стал, во-первых, погода действительно была почти летняя, а во-вторых, зачем отдавать гривенник кондуктору, если быстрым шагом можно вполне дойти до дома за десять минут.

Он вышел на Советскую улицу, свернул налево, миновал бывшее пожарное депо с пристроенной каланчой и правление лимонадного завода, в лавке напротив окружного суда купил жестяную баночку чая, фунт ветчины, четверть фунта сливочного масла, бутылку молока, кулёк мармелада фабрики «Симон» и два калача, спустился по улице Урицкого, обогнул здание первой единой трудовой школы, на секунду притормозил, решая — зайти или не зайти, решительно мотнул головой, перешёл на бывшую Георгиевскую, ныне Калинина, и пройдя немного по ней, постучал в окно первого этажа дома номер девять.

— Граждане Кикоины!

Через некоторое время створка чуть приоткрылась, а потом настежь распахнулась, на улицу выглянула растрёпанная женщина в цветастом халате.

— Ох, это вы, Серёжа. Я уж думала, кто из чужих ломится.

— Свои. Держите, письмо от сынка вашего.

Женщина протянула руку, ухватила конверт.

— А шейнем данк. Чаю не хотите с берцелем? Только вчера испекла.

— Домой тороплюсь.

— Ну тогда зай гезунд. И скажите Любе, чтобы домой шла немедленно.