Почти как люди. Город. Почти как люди. Заповедник гоблинов
Шрифт:
– Завтра же, – продолжал Адамс, – я подаю заявление в суд, ходатайствую об упразднении городской администрации. Если не ошибаюсь, как владелец большей части земель, подведомственных муниципалитету, я имею на это полное право.
Мэр глотнул воздуха, потом выдавил из себя:
– На каком основании?..
– А на таком, – ответил Адамс, – что я больше не нуждаюсь в услугах муниципалитета. Думаю, суд не станет особенно противиться.
– Но… но… ведь это означает…
– Во-во, – подхватил Грэмп. – Вы отлично понимаете, что это означает. Вы получили нокаут, вот что это означает.
– Заповедник. – Грэмп взмахнул
Они стояли втроем на холме среди торчащих из густой травы массивных стальных опор старой ржавой водокачки.
– Не совсем заповедник, – поправил его Генри Адамс, – а скорее мемориал. Памятник городской эре, которая лет через сто будет всеми забыта. Этакий музей под открытым небом для всякого рода диковинных построек, которые отвечали определенным условиям среды и личным вкусам хозяев. Подчиненных не каким-то единым архитектурным принципам, а стремлению жить удобно и уютно. Через сто лет люди будут входить в эти дома там, внизу, с таким же благоговейным чувством, с каким входят в нынешние музеи. Для них это будет что-то первобытное, так сказать, одна из ступеней на пути к лучшей, более полной жизни. Художники будут посвящать свое творчество этим старым домам, переносить их на свои полотна. Авторы исторических романов будут приходить сюда, чтобы подышать подлинной атмосферой прошлого…
– Но вы говорили, что хотите восстановить все постройки, расчистить сады и лужайки, чтобы все было как прежде, – сказал Вебстер. – На это нужно целое состояние. И еще столько же на уход.
– А у меня чересчур много денег, – ответил Адамс. – Честное слово, куры не клюют. Не забудьте, дед и отец включились в атомный бизнес, когда он только зарождался.
– Дед ваш лихо в кости играл, – сообщил Грэмп. – Бывало, как получка – непременно меня обчистит.
– В старое время, – продолжал Адамс, – когда у человека было чересчур много денег, он мог найти им другое употребление. Скажем, вносил в благотворительные фонды, или на медицинские исследования, или еще на что-нибудь. Теперь нет благотворительных фондов. Некому их поддерживать. И с тех пор как Всемирный комитет вошел в силу, хватает денег на все исследования, медицинские и прочие. У меня ведь не было никаких планов, когда я решил побывать на родине деда. Просто захотелось поглядеть на его дом, больше ничего. Он мне столько про него рассказывал. Как сажал дерево на лужайке… Какие розы развел за домом… И вот я увидел этот дом. И он был словно манящий призрак прошлого. Вот он брошен, брошен навсегда, а ведь был кому-то очень дорог… Мы стояли с Грэмпом и смотрели, и вдруг я подумал, что могу сделать большое дело, если сохраню для потомства как бы срез прошлого, чтобы могли видеть, как жили их предки.
Над деревьями внизу взвился столбик голубого дыма.
– А как же с ними? – спросил Вебстер, показывая на дым.
– Пусть остаются, если хотят, – ответил Адамс. – Для них найдется работа. И жилье найдется. Меня только одно заботит. Я не могу сам быть здесь все время. Мне нужен человек, который руководил бы этим делом. Посвятил бы ему всю жизнь.
Он посмотрел на Вебстера.
– Валяй, Джонни, соглашайся, – сказал Грэмп.
Вебстер покачал головой:
– Бетти уже присмотрела дом за городом.
– А вам не надо жить тут постоянно, – заметил Адамс. – Будете прилетать каждый день.
Кто-то окликнул их снизу.
– Это Уле! – Грэмп помахал тростью. – Эй, Уле! Поднимайся сюда!
Они молча глядели, как Уле взбирается вверх по склону.
– Потолковать надо, Джонни, – заговорил Уле, подойдя к ним. – Мыслишка есть. Ночью осенило, до утра не спал.
– Выкладывай, – сказал Вебстер.
Уле покосился на Адамса.
– Все в порядке, – успокоил его Вебстер. – Это Генри Адамс. Может, помнишь его деда, старика Ф. Дж.?
– Ну как же, помню, – подтвердил Уле. – Он еще полез в эти атомные дела. Что-нибудь это ему дало?
– И совсем немало, – ответил Адамс.
– Рад слышать. Стало быть, я ошибался, когда говорил, что из него не выйдет толку. Он все мечтал да грезил.
– Так что за идея? – спросил Вебстер.
– Вы, конечно, слышали про туристские ранчо?
Вебстер кивнул.
– Туда городские приезжали, чтобы ковбоев разыгрывать, – продолжал Уле. – Уж так им это нравилось! Они ведь понятия не имели, что настоящее ранчо – это тяжелый труд, им представлялась одна сплошная романтика, скачки на лошадях и…
– Постой, – перебил его Вебстер, – ты что же, задумал свою ферму превратить в такое туристское ранчо?
– Ранчо не ранчо, а вот насчет туристской фермы стоит помозговать. Теперь ведь настоящих ферм почитай что и не осталось, люди все равно не знают толком, что это такое. А уж мы им распишем – про тыквы с кружевами на корке и всякие прочие красоты…
Вебстер внимательно посмотрел на Уле:
– А знаешь, Уле, ведь клюнут. Драться будут, убивать друг друга, только дай им провести отпуск на самой настоящей, неподдельной старинной ферме!
Внезапно из кустов на склоне, мелькая кривыми лезвиями и помахивая длинной металлической рукой, с визгом, рокотом и скрежетом вырвалась какая-то блестящая штуковина.
– Это еще… – начал Адамс.
– Косилка, чтоб ей пусто было! – воскликнул Грэмп. – Я всегда говорил, что она когда-нибудь свихнется и пойдет куролесить!
Комментарий ко второму преданию
Второе предание, при всей его чужеродности, все-таки нам как-то ближе. Здесь впервые читатель ловит себя на чувстве, что это предание могло родиться у лагерного костра Псов. Для первого предания такое предположение немыслимо.
Тут провозглашаются какие-то высокие морально-этические принципы, которые святы для Псов. Далее происходит понятная для Пса борьба, пусть даже в ней обнаруживается моральное и умственное оскудение главного действующего лица.
И появляется близкий нам персонаж – робот. В роботе Дженкинсе, впервые предстающем здесь перед читателем, мы узнаем персонаж, который уже не одну тысячу лет является любимцем щенков. Резон полагает Дженкинса подлинным героем всего цикла. Он видит в Дженкинсе олицетворение авторитета Человека, который продолжал влиять и после того, как исчез сам Человек; видит механическое устройство, посредством которого человеческая мысль еще много столетий направляла Псов, хотя сам Человек ушел.
У нас и теперь есть роботы, приятные и полезные маленькие аппараты, единственное назначение которых – служить нам руками. Впрочем, Псы уже настолько свыклись со своими роботами, что мысленно не отделяют их от себя.
Утверждение Резона, будто робот изобретен Человеком и представляет собой наследие эпохи Человека, решительно опровергается большинством других исследователей цикла.
По мнению Разгона, мысль о том, будто робот сделан и дарован Псам, чтобы они могли создать свою культуру, тотчас отпадает в силу своей романтичности. Он утверждает, что перед нами просто литературный прием, который никак нельзя воспринимать всерьез.