Почти живой Жорж
Шрифт:
Тут что-то тяжелое стукнуло меня по затылку – и мир поглотили миллионы сверкающих искр. И опять темнота…
Глава пятая. Кто-кто в теремочке живёт?
Я снова оказался в доме Астролябьевых, где жил со своей любимой хозяйкой Агатой. Отец девочки, как позже выяснилось, был знаменитым на весь мир учёным, который большую часть времени проводил в научно-исследовательском институте во Франции.
Все это время за девочкой присматривали гувернантка Николь Леру и мажордом Анри Пуше. Для тех, кто не знает, мажордом – это тот, кто делает абсолютно всё. Этакий «принеси – подай, пошёл на фиг – не мешай» для зажиточных. А гувернатка – это что-то вроде проживающей с вами на одной территории учительницы. В общем, и врагу не пожелаешь. А с другой стороны, может, я так думаю потому, что у меня нет врагов?! Да и откуда бы им взяться, ведь я самый обычный пёс, ну был, по крайней мере.
Вернёмся же к нашим французам. Мадемуазель Леру была просто леди – совершенство, современной разновидностью Мерри Поппинс. Строгая, но справедливая, девушка ухитрилась найти общий язык с подопечной почти сразу, с первых дней своего пребывания в особняке. Согласитесь, такое удаётся не каждому учителю.
Кроме бесспорных педагогических способностей природа одарила Николь неплохими внешними данными и вкусом в одежде. Она была брюнеткой среднего роста с короткой модной стрижкой. Могла похвастаться наманикюренными аккуратными коготками, или как вы, люди, их называете? Предпочитала модную, но тем не менее подходящую к случаю, одежду и неизменные высокие каблуки. Её образ дополняли изящные очки, которые ей были весьма к лицу.
Мажордом Анри был седовласым и круглолицым шестидесятилетним мужчиной с доброй улыбкой и морщинками вокруг глаз, свойственными людям, любящим улыбаться во все сорок два, или сколько их там у вас, зуба. Не понимаю, почему эта душевная лыба исчезала всякий раз, когда он видел мою хозяйку. Стоило девочке войти, как выражение лица мгновенно менялось на озадаченное, пожалуй, даже немного испуганное.
Отец Агаты, как выяснилось позже, собирался перевезти дочь с собой в Лион, поэтому и нанял на работу носителей языка, чтобы девочка осваивала его быстрее и успешнее. Впрочем, оба работника замечательно говорили по-русски, потому что жили в России уже довольно давно.
Друзей у моей бедной двуногой родственницы не было. Ни разу я не видел, чтобы к ней кто-либо из сверстников забегал в гости, или чтобы она часами переговаривалась с кем-нибудь по видеосвязи или телефону. Только с отцом. С одной стороны, отлично, когда у тебя с родителем такие доверительные отношения, но с другой – надо же общаться и с окружающим миром.
Хотя с миром она всё-таки общалась, преимущественно в интернете, правда, не на темы кино, музыки, мальчиков и прочих интересных её сверстницам топиков, а и исключительно по своему «направлению». Это я про её чрезмерную увлечённость магией и всей ерундой в этом роде. Она постоянно что-то выискивала, заказывала, приходили с доставкой какие-то странные предметы, о предназначении которых понятия не имею и, если честно, не хочу. Любопытно однако, что мало какое из этих эзотерических приобретений не проживало у неё больше недели и неизменно оказывалось в мусорном ведре. Будто бы она искала что-то определённое, а попадался ей сплошной ширпотреб.
По – настоящему довольной покупкой я видел Агату всего один раз. Что такого ценного ей удалось купить, я так и не разглядел, но точно знаю, что оно плоское и помещалось в конверте. Самом обычном, почтовом.
Отец чувствовал вину за своё отсутствие в жизни дочери месяцами и спонсировал её на полную катушку. Девчушка могла позволить себе купить всё, что пожелает, ну или почти всё, чем и пользовалась со свойственным ей размахом.
Например, в последнее время она сильно увлеклась изготовлением и метанием бумерангов и даже записалась на специальные недешёвые курсы. Причём практиковалась Агата при каждой возможности, да так усердно, будто бы от этого зависела её жизнь. Сначала, конечно же, не получалось, и страдали всевозможные лампочки, оконные стёкла и прочие хрупкие вещи. Довольно скоро девчонка наловчилась пускать оружие дикарей так искусно, что могла сбить муху с любимой вазы отца (династии со странным названием не то «Дзынь», не то «Бабах»), ни капли не навредив раритету [2] .
2
Раритет – редкая вещь, которая представляет собой ценный коллекционный экземпляр.
Странное хобби для девчонки. Впрочем, у богатых свои причуды.
Жадной она вместе с тем никогда не была: часто делала всевозможные подарки своим французским домочадцам, ну и, конечно, мне.
У меня были все штучки-дрючки, о которых только мог мечтать щенок. Мячики – не проблема, всевозможные собачьи вкусняшки – без счёта, и даже личный тренер по фитнесу. Да-да, специальный, для собак.
В общем, я был счастливым и довольным жизнью домашним питомцем – не столько из-за подарков, сколько из-за того, что со мной была моя любимая Агата. Моя дорогая хозяйка. Как же я по ней скучаю. Увижу ли я её ещё когда-нибудь? Наверное нет.
Глава шестая. Un enfant terrible [3]
Ох, извините, что-то я совсем предался воспоминаниям, прямо как пенсионер о первой любви. Срочно исправляюсь и возвращаюсь к нашему повествованию.
В тот день, куда меня перенесли безграничные возможности страны Морфея, весь дом уже не спал в пять утра, хотя был выходной. Агата, на случай если вам интересно, ходила в самую обычную общеобразовательную школу, потому что отец был принципиально против привилегированных учебных заведений. По его личному убеждению, выпускники всевозможных закрытых лицеев вырастают «рафинированными» (не знаю, что он вкладывал в это слово) и «неприспособленными к жизни».
3
Un enfant terrible – ужасный ребёнок (по – французски).
Все домочадцы были заняты перетаскиванием всевозможных пакетов в машину. Даже не любящая особо напрягаться Агата – и та лично отнесла в салон рюкзак, так туго набитый всякой всячиной, что еле завязался на специальный шнурок.
И вот, через полчаса сборов, седан двинулся в путь. За рулём был Анри, а девчонки расположились на заднем сиденье. Разумеется, хозяйка решила прихватить и меня с собой. Я был этому рад, потому что мы, собаки, за любую движуху, кроме голодовки.
– Во сколько начинается этот фестиваль? Мы успеем? – забеспокоилась Николь на русском.
– Да, по – любому, успеем, не волнуйтесь, – успокоила её девочка.
– Должны, хотя не ближний свет, конечно. Как ты вообще узнала о празднике в отдаленной российской деревне?
– Всемирная паутина, месье Пуше. Крутая штука, очень рекомендую, – улыбнулась Агата.
– Нет уж, премного благодарен, обойдусь без паукообразных и всего, что с ними связано, – вернул улыбку Анри.
– Да, далеко находится это Ложкино, надеюсь, праздник тебя не разочарует. – потрепала по голове девчонку гувернантка.
– Даже не сомневайтесь. – произнесла юная мадемуазель с каким-то странным, понятным только ей, выражением в голосе.
Персонал тоже почувствовал это непонятное настроение и рефлекторно переглянулся, но комментариев не последовало.
Трудно сказать, сколько времени заняла дорога, но я уже успел устать от высовывания физиономии в окно, от души облаял встреченных по дороге лошадей и коров и даже успел поспать.
И вот, после двух остановок на пит-стоп, мы наконец доехали до Ложкино, но никаких признаков фестиваля или любого другого деревенского праздника не было и в помине. Обычная полупустая деревушка.