Под белой мантией
Шрифт:
— Вне сомнения, ревизия нужна, — согласился я с Борзенко. — Любой государственный организм, в том числе научное учреждение, должен быть рентабельным и эффективным. В науке это определить труднее — не всё поддаётся конкретному учёту, чем нередко и пользуются. И я не совсем представляю, как взяться за подобную ревизию практически. Одно мне ясно: нравственный облик учёного — категория не отвлечённая, а созидательная, от неё в конечном счёте всё и зависит.
Я погрешил бы против правды, если бы стал утверждать, что нападки на того или иного «неугодного» директора проходят для него бесследно. Знаю по собственному опыту и опыту моих друзей, как высока плата — плата здоровьем —
Василий Степанович Чёрных — мой старый друг по Иркутскому университету. Он с Енисея, вернее, с Нижней Тунгуски, притока Енисея. Река, изгибаясь, подходит близко к Лене, и наши местные крестьяне из Чугуева, перевалив через хребет, довольно просто попадают на Тунгуску, где и рыбалка, и охота богаче.
Василий Степанович родился и учился в Ербогачене, что от нас по Тунгуске не более пятисот километров. Он в Киренске бывал ещё мальчишкой, приезжал с отцом, и мы с ним встречались в детстве, но познакомились и подружились уже в Иркутске. Он учился на младшем курсе.
Потом наши пути разошлись. До меня доходили отрывочные сведения: войну провёл на фронте врачом, имеет награды, в мирные дни занялся наукой, защитил кандидатскую и докторскую диссертации, стал видным профессором в своём городе.
О личной жизни Василий Степанович рассказал позднее мне сам. Сложилась она неудачно. Первая жена погибла при эвакуации. Он долго оставался один, пока не женился на особе, которую мало знал, — случай непростительный вообще, а в его годы особенно. Вскоре они развелись. В это время был объявлен конкурс на замещение должности заведующего кафедрой в ленинградском институте. Чёрных подал заявление, почти не рассчитывая на успех. Но его избрали единогласно, и он переехал в Ленинград.
Как и прежде, активно и плодотворно работал. А когда ему было уже за пятьдесят, на курорте в Ессентуках повстречался с молодой женщиной, тоже врачом. Составилась счастливая семья. Всё бы хорошо, но с некоторых пор начали ощущать супруги, что в их доме пусто и одиноко. Василий Степанович позвонил мне, пожаловался на судьбу.
— Живём дай Бог каждому, а детей нет.
— Проконсультируйтесь в Институте акушерства и гинекологии. Я попрошу директора, чтобы он вас принял. Михаил Андреевич Петров-Маслаков прекрасный клиницист и большой учёный. Институт специально изучает причины, мешающие женщине стать матерью. Я не однажды посылал туда пациенток, страдающих бездетностью. И неизменно результаты были положительными.
А дальше всё было так, как в истории, предшествующей появлению на свет Кати Смирновой. Жену Василия Степановича положили в институт, и её приняли добрые руки Лидии Николаевны Старцевой.
Лидия Николаевна провела полный курс профилактического лечения, вплоть до применения ультразвука, сначала в стационаре, а затем амбулаторно. Целый год она возилась со своей подопечной, и спустя какое-то время Василий Степанович радостно сообщил мне: они ждут ребёнка. Но в голосе его звучали и тревожные нотки. Акушеры, смотревшие жену, находят, что с плодом что-то не совсем ладно.
— Надо опять идти к Михаилу Андреевичу.
Академик встретил больную как старую знакомую, тщательно осмотрел и сказал, что ребёнок здоров, но есть кое-какие отклонения,
— Очень прошу вас, если возникнет хоть малейшее сомнение, сделать кесарево сечение.
— Не будем загадывать, Фёдор Григорьевич. Может, все обойдётся и без операции.
Беременность развивалась. Однако врачи стали отмечать у плода перебои в сердцебиении. Мы устроили с будущими родителями семейный совет, после чего я вновь подтвердил Михаилу Андреевичу: операция их не смущает, а при современном наркозе её легче перенести, чем роды. К такому же решению склонялась и Ярцева, тоже беспокоившаяся за ребёнка.
В одну из суббот Михаила Андреевича задержали в институте иностранные гости. К нему в кабинет вошла Любовь Дмитриевна. С тревогой она сказала:
— Посмотрите, пожалуйста, Чёрных. У неё начались схватки, и в момент схваток сердцебиение плода ухудшается.
Михаил Андреевич извинился перед гостями и поспешил в палату. Подключили электрокардиограф. Действительно: как схватки, так прибор фиксирует изменения, указывающие на гипоксию (кислородное голодание плода).
— Боюсь, что шея ребёнка обвита пуповиной. Готовьте немедленно операцию. Нас Фёдор Григорьевич специально просил не откладывать кесарево сечение, если появятся сомнения. Здесь сомнения серьёзные. Обычные роды могут кончиться катастрофой для ребёнка.
Роженицу взяли на операцию. Опасения были оправданы — пуповина дважды опутала шею мальчика. Не сделай они кесарево сечение, он задохнулся бы при родах.
В середине дня мне звонит сам Михаил Андреевич:
— Все благополучно. У Чёрных сын! Великолепный парень! Сибиряк!
Василий Степанович был, конечно, вне себя от радости. Теперь его жизнь наполнилась новым содержанием, приобрела особый смысл и значение.
Когда он мучился от пустой тишины в доме, то невольно думал о том, как с возрастом изменилось его отношение к детям. В молодости и даже в зрелую пору он и не помышлял о них. Все его мысли были заняты работой, трудился не покладая рук. Но вот преодолел какой-то рубеж, и перед ним возник вопрос: а кому же он оставит всё, что накапливал долгие годы, те богатства знаний, которые по крупинкам собирал на практике или просиживая в библиотеках и дома за книгой? Кому передаст свои душевные качества, свои святые порывы? И чем больше он об этом думал, тем сильнее хотел иметь ребёнка. И когда мечта осуществилась, его сердце было переполнено щемящей нежностью к жене, прошедшей через все трудности и опасности, связанные с появлением родного ему существа, горячей благодарностью к врачам, их самоотверженному труду и чуткому вниманию.
Переживая историю с операцией, он отлично понимал, какую роль в спасении его сына сыграл академик Петров-Маслаков, воспитавший коллектив в духе величайшей ответственности за больных. Пытался представить себе, скольких людей осчастливил этот человек своим опытом и заботой.
Я давно хорошо знал и уважал Михаила Андреевича, но за последнее время обстоятельства свели нас особенно близко. Когда я оставил Институт пульмонологии, для продолжения творческой работы мне была дана академическая группа и её нужно было прикрепить к какому-нибудь академическому центру. Михаил Андреевич радушно принял нас к себе. После этого, бывая много раз в его кабинете, я часто наблюдал, как к нему присылали на консультацию женщин из учреждений не только города, но и всей страны. Он никому не отказывал в совете. Если надо, брал в свой институт на обследование, обязательно добивался выяснения причин патологии и старался помочь.