Под чужим именем
Шрифт:
«Экая надоедливая особа!» — с досадой думал Мехеда, стараясь оградить себя от заигрываний томной девицы подчеркнутой деловитостью. Он уже устал от груды просмотренных папок. Как всегда, в минуты волнения его начинала мучить изжога и тупая боль в подреберье. Чтобы скрыть свою заинтересованность единственным делом, ради которого он приехал, — документами Николая Панченко, — ему приходилось делать вид, будто он пристально изучает все личные дела сотрудников «Коммунара».
Наконец, в очередной стопке поданных девушкой личных дел он увидел то, что его интересовало. Под номером 1245 на папке красовалась четко выведенная надпись: «Панченко Николай Федорович».
С нарочитым безразличием взглянув на надпись, Мехеда вытащил портсигар, долго разминал папиросу, прикурил. Спасительная папироса, дающая возможность собраться с мыслями, овладеть своими чувствами! Теперь можно придвинуть папку к себе и открыть обложку. Мехеда неторопливо перевернул страничку и едва не вскрикнул от изумления, хотя именно этого ожидал: с фотографии, приклеенной на первом листке личного дела Николая Панченко, на него смотрело уже знакомое лицо Цивки. То самое лицо, которое он впервые увидел на портрете в хате бабы Домахи, то самое лицо, которое он досконально изучил по маленькой, тайком сделанной с этого портрета фотографии, лежавшей сейчас в кармане его пиджака.
«Цивка! Значит, дело об убийстве маленькой Лиды близится к концу. Все ясно. Провокатор Цивка покушался на жизнь Косачева, но убил его дочь!»
Когда поздно вечером Мехеда вышел из отдела кадров на улицу, все небо было затянуто клочковатой дымкой облаков. С юга стремительно надвигалась черная грозовая туча. Время от времени ее пронизывали ломаные стрелы молний, издали доносились раскаты грома. Ветер свежел. Мехеда с жадностью вдыхал воздух, влажный, насыщенный запахом дождя, и в приближении грозы ему невольно чудилось дыхание могучей, очищающей силы, которая сметет с лица земли всю нечисть, подобную Цивке, все то, что порождает само понятие предательства и преступления.
Мехеда уже располагал достоверными данными о том, что по документам расстрелянного гитлеровцами партизана Николая Панченко проживает агент гестапо Цивка, в свое время предавший подпольную группу Косачева.
Дальнейшее расследование установило, что в ночь убийства Лиды Цивка на работе не был. Он попросился в отпуск, и пятидневный отпуск был ему предоставлен.
Получив санкцию районного прокурора на арест Цивки и обыск в его квартире, Мехеда срочно вызвал в Енакиево лейтенанта Коваля.
— Ну, вот, лейтенант, ниточка из хаты бабы Домахи привела нас в Донбасс. Возможно, поведет и дальше. Думаю, что вы не прочь лично познакомиться с таинственным адресатом старухи, который доставил вам столько хлопот. На операцию отправляемся на рассвете.
Заметно взволнованный Коваль спросил:
— Разрешите обратиться, товарищ майор?
— Слушаю вас, лейтенант.
— Операция может быть небезопасна, а ваше личное участие…
— Выполняйте приказание, лейтенант! — строго прервал его Мехеда. Но, заметив растерянное, почти виноватое выражение его лица, смягчился. — Видите ли, лейтенант, — сказал он уже другим тоном, — меня все время мучило чувство вины перед маленькой Лидой. Только арестовав ее убийцу, я смогу вздохнуть спокойно! А вы предлагаете, чтобы в самую решающую минуту я был в стороне?…
Едва забрезжил рассвет, майор Мехеда и лейтенант Коваль уже стояли у дверей квартиры, в которой жил Цивка. Лейтенант постучал сначала тихонько, затем громче. Цивка, очевидно, не спал, так как почти сразу же за дверью послышались шаги и несколько раздраженный голос:
— Кто там?
У Цивки могло быть оружие, и лейтенант решил соблюдать осторожность.
— Да открывайте же, вам вызов на работу… Гоняют в такую рань! — ворчливо отозвался он и старчески закашлялся.
Цивка с минуту помедлил, затем приоткрыл дверь.
Воспользовавшись этим, Коваль рывком распахнул дверную створку и, тесня растерянного Цивку назад, вошел в комнату. За ним вошел Мехеда.
— Гражданин Цивка, прошу не шуметь! Вот ордер на ваше задержание и обыск квартиры, — сказал Коваль и многозначительно похлопал себя по карману брюк, где лежал револьвер.
Застывший было на месте Цивка, поняв значение этого жеста, бессильно опустился на стул. Он пытался что-то сказать, но губы его запрыгали, зубы начали выбивать мелкую дробь.
Мехеда прошел в глубь комнаты. Единственное ее окно было плотно завешено одеялом. Электрическая лампочка казалась тусклой из-за наполнявшего комнату пара — это кипел на электрической плитке чайник. Возле кровати, на тумбочке, лежала полупустая пачка папирос.
— «Шахтерские» курите? — спросил Мехеда, кивая на пачку.
— Ну, «Шахтерские»! А что, не по штату рабочему человеку? — вызывающе ответил Цивка.
— Так, между прочим спросил. Окурочек изволили неосторожно обронить возле хаты Косачева, — сказал, майор насмешливо. Глядя в упор на Мехеду, Цивка приподнялся со стула.
— Сидеть! — крикнул лейтенант.
Арестованный вздрогнул. Вобрав шею в плечи, он опять опустился на стул.
— Только четыре часа утра, а уже чаек подогреваете? — спросил Мехеда и подошел к шипящему чайнику. На стуле, возле чайника, стоял стакан с водой. Только опытный взгляд майора мог заметить, что она имеет слегка рыжеватый оттенок.
«Ах, вот оно что!» — молниеносно пронеслось в голове Мехеды. Он не сомневался, что его догадка правильна. Круто повернувшись к преступнику, он приказал:
— Руки!
Цивка протянул дрожащие руки, сжатые в кулаки.
— Разожмите, лейтенант!
Коваль с силою стиснул кисти Цивки, и пальцы его разжались. Мехеда внимательно их осмотрел.
— Так и есть! Осмотрите, лейтенант… Вот еле заметный порез на пальце левой руки… Кажется Мне, Цивка, что мы вас можем обвинить не только в предательстве подпольной партизанской группы, не только в убийстве Лиды Косачевой, а и еще в одном тягчайшем преступлении.
Продолговатое испитое лицо Цивки стало пепельно-серым.