Под диктовку Альцгеймера

Балтийская Инна

Во второй палате повторилась та же картина. Больная с параноидной шизофренией, еще утром интересовавшаяся, дорого ли нынче берут стилисты, и не переплатила ли доктор Васильева за неудачный макияж, уверяла, что даже не говорила с доктором сегодня.

Зое впервые стало страшно так, словно она очутилась в ночном кошмаре. Врать ее больные не умели, они и правда верили пылесосы с огромными жерлами, засасывающие в себя гуманоидов, они и правда разговаривали с потусторонними голосами. Они видели многое из того, чего не было в окружающем мире. Но еще ни разу не забывали того, что в этом мире реально существовало.

Она стала нервной, по утрам пила успокаивающие травки. Ей начало казаться,

что ее пациенты с жалостью смотрят на нее, когда она приходит к ним в палаты на утреннем обходе. И они продолжали задавать ей странные вопросы, которые становились все более интимными. Например, почему она вчера отказала мужу в близости, соврав про головную боль. Зоя перепугалась до полуобморока – она и в самом деле пару дней назад отказала Ричарду, но ее пациенты не могли, никак не могли этого знать! И они не могли ее просто троллить – их интеллект был почти разрушен, и тонкий троллинг был этим человеческим обломкам не под силу. Но теперь она боялась жаловаться Ричарду – он и так странно на нее посматривал.

Кульминация наступила довольно быстро. Она зашла в палату к буйному пациенту, здоровенному бугаю, бред преследования у которого пока не удавалось купировать. Поэтому в палате он находился один, было бы слишком рискованно подселять к нему соседей. Санитары зафиксировали его смирительной рубашкой, усадили на кровать и ушли, а Зоя, как обычно, присела на табуретку возле больного и приготовилась задавать вопросы. Она проводила такие опросы ежедневно, и опасности не было никакой – кроме смирительной рубашки, волю больного подавлял сложный коктейль из лекарств. Но вдруг ровяк взмахнул руками, длинные рукава, прочно связывающие его, отвалились, рубаха спала, словно разорванная простыня, и он набросился на Зою, сбив ее с табуретки на пол и пытаясь вцепиться в горло.

Она плохо помнит, как, отбиваясь, добралась до двери палаты и выбежала наружу. Санитаров в коридоре не оказалось, она в панике бросилась на дежурный пост – но и там, как ни странно, никого не было, хотя сестра не имела права отлучаться ни на минуту. Зоя металась по коридору, похожая в этот миг на своих пациентов, не решаясь даже закричать, и в ужасе ожидала, что буйный псих выбежит и додушит ее. И тут ее крепко схватили за руку. От неожиданно она заорала, сама удивляясь прорезавшемуся голосу.

– Зоя, что с тобой? – Ричард крепко держал ее за руку, его брови были сдвинуты. – Ты что-то потеряла?

Она начала сбивчиво объяснять про нападение пациента. Больно сжав ей запястье, Ричард буквально волоком потащил ее за собой в палату. Ногой распахнул дверь и замер в проходе, загородив ей обзор. Потоптавшись за его спиной, она извернулась и робко заглянула в палату из-под его локтя. На железной кровати, плотно замотанный в смирительную рубаху, неподвижно сидел некогда буйный здоровяк.

– Зоя, тебе нужно лечь на обследование. – сказал ей вечером Ричард. Она плакала, уверяла, что у нее не было галлюцинаций, что бугай порвал на себе рубаху и пытался ее задушить. Муж лишь задумчиво качал головой, и, лишь только она замолкала, снова талдычил о переутомлении и необходимом обследовании.

В тот вечер они ни до чего не договорились, а наутро Зоя поняла, что не может жить с человеком, который ей настолько не верит. Ей и так было очень страшно теперь входить в свое отделение, она вздрагивала от каждого произнесенного пациентами слова и не отпускала санитаров во время утреннего обхода, спиной чувствуя, как они переглядываются и вертят пальцами у виска. И она подала одновременно два заявление об уходе по собственному желанию – с работы и от мужа.

Узнав о ее решении, Ричард сильно помрачнел и спросил, может ли он сделать хоть что-то, чтобы ее удержать? Зоя чуть не ляпнула,

что может, если согласится на ребенка, но прикусила себе язык. Теперь она сама уже не решилась бы рожать, даже если б муж вдруг согласился. Если у нее начинается душевная болезнь, ей нельзя обрекать на муки еще одно живое существо! Она не стала ничего объяснять, переехала на съемную квартиру, и в назначенный срок пришла в суд. Общих детей и собственности у супругов не было, и развели их быстро, даже не давая времени на примирение. С работы так легко было не уйти, но через два месяца ее все же отпустили. Она устроилась в другой диспансер, в геронтологическое отделение для больных со старческой деменцией. После агрессивных шизофреников больные старички казались ей милыми и безобидными. С Ричардом отношения тоже наладились, теперь они были если не друзьями, то добрыми приятелями. Он иногда приглашал ее в театры, они вместе бывали у общих друзей. Жизнь вроде бы налаживалась, пока через полтора года не начались странные звонки со скрытых номеров.

Глава 3. Эльвира

Мама давно заснула, видимо, отведав все же снотворного чайку, а я все без сил сидела на кухне. В голове снова зазвенели детские голоса:

– Мама, мамочка, почему папа плачет? Мамочка, ты его обидела???

Да, тогда, два года назад, я впервые увидела, как плачет Антон. Он всегда был таким уверенным в себе, таким невозмутимым. Он всегда знал, как правильно поступать всем, включая меня и детей. А тут он словно разваливался на глазах, рыдая, как маленький ребенок. Он уверял, что не может жить без меня и детей, что он согласен на все – мы наймем сиделку для мамы, он даст на это денег, он готов оплатить и дорогой пансионат, только чтобы не оставаться без своих любимых. Я рыдала вместе с ним, еще больше пугая несчастных детей. Казалось, можно бы уступить, и жить как прежде – но у меня словно замкнуло что-то внутри. Я представляла себе, что вот через какое-то время с мамой все уладится, но ведь обязательно случиться что-то еще, не вписывающееся в жетские рамки расписания, составленного Антоном на долгие годы вперед. И мне снова придется не спать ночами, слушая его нудные, вызывающие уже тошноту нотации. При одной мысли об этом меня накрывала волна такого ужаса, что все заверения в любви казались пустым сотрясением воздуха.

Чтобы пореже пересекаться с мужем, я отводила девочек в садик, а сама до вечера сидела в лаборатории, стараясь не думать ни о чем, кроме нашего исследования. Где-то в глубине сознания теплилась мысль, что вот сейчас мы сможем поймать и развернуть вспять коварную болезнь, лишающую разума мою маму, и тогда нам всем станет легче. У девочек будет любящая бабушка, Антон создаст другую семью, куда сможем направить свою энергию, и отстанет от меня. Я смогу, я должна это сделать… А пока Антон забирал Аню и Алю из садика, играл с ними по вечерам и даже читал обязательную сказку на ночь. Я же возвращалась ближе к полуночи, демонстративно принимала снотворное, шла в комнату дочек и ложилась на лежащий на полу узкий матрас.

Изучение иностранных научных статей по болезни Альцгеймера тоже не радовали. Сравнительно недавно установили, что болезни соответсвуют амилоидные бляшки, образующиеся в мозгу и разрезающие его словно бритвой. Бляшки образовывались из обрезков белка бета-амилоида – нужного и полезного, который у здорового человека должен как раз чинить поврежденные связи между нейронами в мозгу. Но внезапно этот белок, словно получив команду, из друга превращается во врага. Его обрезки, не пригодившиеся при починке, перестают выводиться через спинно-мозговую жидкость. Они остаются, сворачиваясь и превращаясь в те самые бляшки, уничтожающие нейронные связи и сам мозг.