Под флагом серо-золотым
Шрифт:
— Да потому, что, когда этот самый Бром потерял ногу, он превратился в Сварливого Брыса! Его так прозвали мальчишки за то, что он никогда не мог угнаться за нами на своей деревяшке и только и делал, что кричал вслед: «Брысь, гады, брысь!»
— Это зачем же ему было за вами гоняться?
— А ты разве не знаешь, что у него там еще до истории с ногой жила одна добрая женщина, которая вырастила целый сад из замечательных яблонь. Ну вот мы с ребятами туда и наведывались…
— Теперь понятно. Сварливый Брыс! Неплохо придумано, — глядя на улыбающееся лицо собеседника, Хейзит подумал, не стоит ли сознаться в том, кому именно Бром обязан этим прозвищем. — Мне остается только пожалеть, что мое детство проходило не в Вайла’туне. Уж не от тех ли ребят мне пришлось тебя однажды спасать?
Хейзит смутился и промолчал.
— Ладно, давай о деле. Ты можешь
— Но…
— Об оплате не переживай. Скажи, что я заплачу. А уж если у тебя что-нибудь получится, ну тогда, предполагаю, нам об этом не придется беспокоиться.
Они пожали друг другу руки — жест, принятый у хорошо знакомых вабонов и означающий доверительные отношения, — и Хейзит сбежал по каменным ступеням на площадь перед башней. Кисет под рубашкой приятно щекотал грудь. Вот как просто и буднично начинается моя новая жизнь, подумал он, оглядывая стены и поднимая голову к проясневшему небу. Как в тот день, когда узнал, что ему предстоит с первым собственным заданием отправиться в Пограничье, сейчас он постарался запомнить охватывающие его ощущения и проносящиеся в голове необратимым потоком мысли. И как и в тот день, он пожалел лишь об одном: что ничего этого не знает и не видит его отец. Вот уж кто бы наверняка смог подсказать ему, как быть и кому верить. Потому что слишком уж гладко складывалось одно с другим, чтобы не заронить у человека рассуждающего определенных сомнений.
Хейзит предполагал, что встретит по пути из замка Фокдана или, на худой конец, Норлана, однако те как сквозь землю провалились. Дойдя до моста, он вспомнил, что Ракли в своих распоряжениях случайно или нарочно упустил одну из важных задач, на которых настаивал опытный виггер: он ничего не сказал о необходимости разнести весть о шеважа по остальным заставам. Судя по всему, он считал, будто одного сильного отряда вполне хватит, чтобы искоренить опасность превращения войны в огненную бойню. А Фокдан почему-то ему не напомнил. И Локлан смолчал. Локлан вообще в течение всего разговора, будь то на обзорной площадке, в спальне Ракли или при выходе из башни, вел себя странно, словно выжидая чего-то. Ни сейчас, ни раньше он не производил на Хейзита впечатления человека рассеянного, а потому его поведение должно было что-то означать. Чего стоила его последняя фраза, когда он пожалел, что провел детство не в Вайла’туне? Что он хотел этим сказать? Что просидел все детство в замке? Но ведь замок — не просто часть Вайла’туна, он его сердце. В остальном же его слова сводились к однозначному пожеланию покровительствовать начинанию Хейзита, что должно было устраивать обоих: один предлагал нужный всем, хотя и никому пока не известный товар, а другой обещал блюсти его интересы — если они будут общими.
«Незачем думать обо всем сразу, — одернул он себя. — Пусть о судьбе застав позаботятся другие. Твое первейшее дело — раздобыть глину правильной жирности и приготовить несколько лиг’бурнов. Глина должна быть не слишком жидкой, чтобы не рассыпаться при падении, и не слишком густой, чтобы после высыхания не образовывались трещины. Наверняка у Ниеракта найдется то, что нужно».
Теперь он припоминал, что гончарная мастерская, куда он направлялся вдоль отвесного края обводного канала, пользуется у жителей Вайла’туна доброй славой, а ее хозяин, мастер Ниеракт, несколько раз захаживал в таверну «У старого замка» и всегда принимался Гверной если не с почетом, то точно уж с искренним радушием. Хороших гончаров в Вайла’туне было куда больше, чем хороших кузнецов или оружейников, и посуда их при правильном обращении служила долго, а стоила гораздо дешевле железных плошек и поварешек. Это и понятно: в пойме Бехемы выше по течению вабоны издавна черпали вполне сносную глину ведрами, а некоторые ставили гончарный круг дома, пытаясь изготовить все необходимое самостоятельно. Вот за железом приходилось спускаться в глубокие шахты, а мастерству ковки мечей или отливки посуды и украшений учились много зим, причем далеко не каждый пробовавший свои силы достигал желаемого. Как подмастерье строителя Хейзит имел определенные навыки работы с глиной и дома предпочитал есть из вылепленной собственными руками чаши, которую, правда, неоднократно склеивали по кусочкам, потому что маленькая Велла тоже любила играть ею, а когда та надоедала — бросать на пол. Повзрослев, она отплатила брату тем, что расписала бедную чашу красивыми узорами. Однако сейчас, глядя на гордо плывущих вдоль берега откормленных и лоснящихся уток, он размышлял, какие вопросы задаст гончару, если тот и в самом деле не откажется помочь.
Мельница Сварливого Брыса привычно поскрипывала из-за яблоневой чащи. Это большущее колесо, почти до половины опущенное в воду, медленно вращало деревянными лопастями и передавало движение тяжелым каменным жерновам, запрятанным где-то во чреве одноэтажного домика огненно-красного цвета. С улицы домика не было видно, однако Хейзит прекрасно знал, как он выглядит, потому что не только прибегал сюда воровать наливные яблоки, но и чуть позже бывал здесь по поручениям от матери: она для некоторых сортов булок предпочитала покупать свежую муку и не довольствовалась тем, что привозил с рынка Дит. В Вайла’туне было еще две водяные мельницы — одна на канале и одна на берегу Бехемы, однако Гверна предпочитала посылать сына к Сварливому Брысу, потому что тот брал с нее за любой мешок как за один из десяти. На самом деле Сварливый Брыс только производил впечатление сварливого — все время что-то шамкал себе под нос и неприветливо хмурил седые кусты бровей — тогда как в действительности самое большое удовольствие ему доставляло сознание своей полезности. Мельницу он отстроил еще в бытность брегоном. Тогда же его названная жена высадила вокруг нее целую рощу яблонь, начавшую плодоносить уже со второго лета.
Потом со Сварливым Брысом произошла темная история, в результате которой ему пришлось отрезать ногу. По версии, которую многие считали выдумкой, он был ранен отравленной стрелой шеважа и ничего иного сделать просто не представлялось возможным. Однако Хейзиту доводилось слышать и другое объяснение, отвергавшееся, в частности, Гверной, лично знавшей ту женщину: будто бывший мельник, нанятый Сварливым Брысом для работы в его отсутствие, сошелся с тоскующей из-за частых разлук красивой садовницей и подстроил так, чтобы соперника загрызли дикие собаки, что иногда выходят стаями из леса и нападают на пасущийся поблизости скот. Покусанный воин выжил, но потерял ногу и стал от безысходности мельником, а настоящий мельник сбежал, прихватив с собой его сбережения и любимую женщину. Гверна называла все это глупостями и говорила, что он сам виноват: после того, как стал одноногим, взъелся на жену, и она была вынуждена уйти, чтобы избежать постоянных ссор и даже побоев. Правда, в обоих случаях никто о дальнейшей ее судьбе ничего не ведал: садовница исчезла, зато раскидистые яблони остались. И теперь щекотали ноздри Хейзита сладким ароматом перезревших плодов.
Мастерская Ниеракта занимала сразу три дома, образовывавших подобие подковы. Центр этой подковы занимала площадка, сплошь уставленная горшками и тарелками. Некоторые, самые большие, стояли прямо на земле, другие, поменьше и поизящнее, располагались длинными ярусами на деревянных полках. За всем этим хлопотным хозяйством присматривал сторож — молоденький паренек младше Хейзита, толстопузый и деловитый. При виде нового гостя он ловко соскочил с лесенки, стоя на которой проверял готовность верхнего ряда тарелок, вылепленных в форме не обычного круга, а многоугольника, и засеменил ему навстречу.
Хейзит остановился, предполагая услышать отповедь на тему «шляются тут всякие незваные шалопаи, которых хлебом не корми — дай только трудовым людям мешать работу делать», однако сторож встретил его улыбкой и чуть ли не поклоном, сказал что-то невнятное о плохой погоде, полюбопытствовал, нравится ли гостю расписная посуда или он предпочитает чистую форму, и наконец поинтересовался, что гость, собственно, желает.
«Гость» желал увидеть мастера Ниеракта.
— Мастер Ниеракт сейчас в печном цеху и никого не может принять, — сказал на это сторож, поправляя вихрастый чуб. — А меня зовут Шилох. Давайте я вам пока как могу помогу.
К Хейзиту впервые обращались на «вы». Это было неожиданно и не сказать чтобы неприятно, однако что-то во взгляде и повадках сторожа его нервировало и смущало.
— Меня послали сюда из замка. Локлану нужна глина. Немного, но самой лучшей.
— А вы в таком случае кто будете? — Шилох при упоминании сына Ракли слегка подобрал живот и стал с Хейзитом почти одного роста.
— Я Хейзит. — Он помешкал и добавил: — Строитель.
— И вам нужна глина?
— Совершенно верно. Отборная. Локлан посоветовал обратиться именно к мастеру Ниеракту.