Под гнетом страсти
Шрифт:
Они пошли по направлению к Литейному проспекту.
В коротких словах граф передал Боброву свой разговор с князем Облонским, умолчав, конечно, о тех резкостях тестя, которые ему пришлось выслушать по своему адресу.
— Я имел и имею на него влияние, на него я и рассчитывал, взявшись за эту щекотливую миссию, снисходя к настойчивым просьбам Nadine и Julie, но, увы, потерпел неожиданное фиаско: в этом вопросе он неумолим! — закончил граф, с важностью вытянув нижнюю губу.
Виктор Аркадьевич с бешеною злобою метнул на него взгляд, которого тот не заметил, занятый натягиванием перчатки.
"Кто это так настойчиво просил тебя? Сам навязался и испортил все дело!" — проносилось в голове молодого человека.
— Мне очень жаль, mon cher, но что же делать! Если я не сумел, кто другой мог бы вам помочь? — продолжал между тем Ратицын. — Упрямый старик с закореневшими взглядами, что поделаешь с ним. Я старался убедить его. Ничего не хочет слышать.
Он замолчал, как бы ожидая благодарности за хлопоты.
Бобров не произнес ни слова.
— Я даже, — после некоторой паузы прибавил граф, — принужден просить вас, хотя, верьте, мне и жене это очень прискорбно, пока Julie у нас, не бывать в нашем доме.
Виктор Аркадьевич поднял на него умоляющий взгляд.
— Такова воля князя! — поспешил объяснить Лев Николаевич.
— Его воля для меня священна! — произнес Бобров, не подымая головы.
Они подошли к углу Литейной.
— Вам куда, направо или налево? — спросил Ратицын Боброва, жестом останавливая следовавшую за ним карету.
Тот посмотрел на него недоумевающим взглядом и не отвечал.
— Прощайте, я спешу! — заметил граф, подавая ему руку.
Тот машинально пожал ее.
Лев Николаевич прыгнул в карету и укатил.
Виктор Аркадьевич простоял несколько времени недвижимо, опустив голову на грудь, как бы в каком-то оцепенении, затем повернул направо, к Неве, в сторону, противоположную той, куда поехала карета графа.
Куда, зачем он шел — он не знал.
XI
ОТЧЕТ КАМЕРДИНЕРА
Прошло уже четыре дня с вечера у "волоокой" Доры, а князь Облонский ничего не знал про Ирену, как будто бы ее никогда не существовало.
Это его страшно бесило.
Если она по приказанию или просьбе своей матери перестанет видеться с ним, откажется от него, то роль его во всей этой истории будет крайне комичной.
Как, в продолжение полугода быть ее любовником, прилагать все свое искусство, чтобы очаровать ее, и не успеть произвести более сильного впечатления! Что терзает больше всего, когда женщина изменяет нам, — это не то, что она полюбила другого, а то, что, зная нас, могла покинуть.
Эта измена — приговор.
До сих пор Сергей Сергеевич, более послушный рассудку, чем сердцу, старался всегда изменить первый, так что в данном случае он поневоле больше беспокоился, чем это было в его привычках.
На четвертый день, утром, в дверь его кабинета осторожно постучали.
— Войди, — поспешно сказал он, зная заранее, кто этот ранний посетитель.
Дверь отворилась, и на пороге появился знакомый нам княжеский камердинер и наперсник Степан, со своим неизменным невозмутимым и торжественным видом.
— Принес ли ты, наконец, какие-нибудь сведения? — спросил Сергей Сергеевич, не стараясь скрывать от слуги своего нетерпения и нервного возбуждения.
Степан был единственным существом, перед которым князь не играл комедий и не скрывал своих впечатлений и порывов страстей.
Во-первых, было бы бесполезным притворяться перед Степаном — он слишком давно служит у аристократов, чтобы не знать их вдоль и поперек; во-вторых, Степан был слишком ничтожен в глазах своего барина, чтобы тот стал перед ним стесняться более, чем перед какой-нибудь борзой собакой из своей своры.
— Да, ваше сиятельство, я принес вам новости.
— Хорошие или дурные?
— И хорошие и дурные.
— Что это значит?
— Ирена Владимировна находится у своей матери, на окраине Петербурга, в Зелениной улице, в доме Залесской.
— Где же эта Зеленина улица?
— На Петербургской стороне.
— Ты в этом уверен?
— Совершенно. Когда дело идет о том, чтобы услужить вашему сиятельству в подобных делах, я доверяю только своим собственным глазам и ушам. Мне трудно было открыть этот секрет — он очень строго хранится.
— Что же дальше?
— Узнав крепость, я стал изучать — кем она охраняется и как к ней приступиться. Я достиг этого, не возбудив подозрений.
— Какой результат?
— Результат тот, ваше сиятельство, что крепость превосходно охраняется и что трудно будет вам в нее проникнуть, а Ирене Владимировне из нее выйти.
Князь покачал головой с иронической улыбкой.
— Я не верю в возможность запереть восемнадцатилетнюю женщину!
— Особенно, когда она имела честь знать ваше сиятельство в продолжение некоторого времени, — льстиво заметил Степан. — Ваше сиятельство, может быть, и правы… но так как я не сердцевед, то и не сумею сказать, добровольно или по принуждению скрывается Ирена Владимировна… или то и другое вместе. Я знаю только то, что это помещение, о котором г-жа Вацлавская не сообщила ни одной живой душе, охраняется двумя испытанными и весьма преданными ей слугами.
— Ты веришь этому, Степан? — улыбнулся князь.
— Да, ваше сиятельство, когда особа, внушающая эту преданность, обладает хорошим состоянием. К тому же, кроме этих двух слуг, мужа и жены, есть еще третья личность; на этот раз она будет зорко следить за доверенным ей сокровищем, после того как его так ловко похитили из ее рук в деревне.
— Кто же это?
— Ядвига, нянька Ирены Владимировны.
— Она в Петербурге?
— Да, ваше сиятельство, и даже дом куплен на ее имя. С ней, я за это отвечаю, ничего не поделаешь.