Под кровом Всевышнего
Шрифт:
Сам же отец Митрофан был настроен очень оптимистично. Он верил, что наука достигнет такого момента, когда докажет людям существование иного — духовного — мира, и люди убедятся тогда в существовании Бога, поверят в бессмертие душ, и будет «первое воскресение». Все народы, Тобою сотворённые, придут и поклонятся пред Тобою, Господи, и прославят имя Твоё (псалом Давида).
«Но ненадолго будет этот рай на земле. Испорченному тысячелетиями грешному человеку надоест и невтерпёж станет чувствовать над собой Владыку и покоряться Ему. Тогда люди взбунтуются на Бога, открыто объявят Ему войну...
Я впервые услышала такое представление о будущем. Никто никому не навязывает своего мнения, но каждый имеет своё дарование от Бога, у каждого своё понятие, своя личная вера в будущее.
Батюшка дал мне наставления, как в жизни относиться к людям: «Нет плохих людей на свете, а есть больные души, жалкие, подверженные греху. За них надо молиться, им надо сочувствовать».
Подошёл час моего прощания с батюшкой. Я очень плакала, сердце моё сжималось, как будто я чувствовала, что надолго расстаюсь с угодником Божи-им, которого успела полюбить за одни сутки. Радужная картина моей будущей жизни, предсказанная батюшкой, не могла утешить меня в момент разлуки. Я обещала ему ещё раз приехать, но отец Митрофан твёрдо сказал: «Нет, в этой жизни мы с тобой больше не увидимся. На могилку ко мне — придёшь».
Он оделся и вышел на улицу проводить нас. Я много раз останавливалась и оглядывалась на низенькую избушку, перед которой стоял батюшка, поддерживаемый под руку племянником. Он благословлял и благословлял нас, а мы долго оглядывались и шли тихо, как бы нехотя. День был серенький, тихий, морозный.
Пророчества отца Митрофана
Отец Митрофан раскрыл передо мной будущие события моей жизни. Конечно, не все — видно, те, в которых хотел помочь своей молитвой. Он предупреждал меня, что семью нашу будет окружать злоба, ненависть со стороны близких родных. Я не согласилась с ним.
— Батюшка, да ведь зло можно добром победить.
— Не всегда, деточка! В жизни очень сильно чувство зависти. И сколько бы ты ни одаривала завидующих тебе, от Добра твоего их зависть не погаснет, а зло разгорится. Ну, Да что-то терпеть надо. Ничего, счастлива будешь! То, что я тебе сейчас скажу, ты пока забудешь, а когда настанут тяжёлые переживания, тогда все мои слова вспомнишь.
Я рассказала батюшке о том, что папа для меня — и духовный отец, и самый близкий друг.
— И как же я буду расставаться с отцом, когда настанет час его смерти?
Батюшка отвечал мне не сразу. Я видела, что он молится, внемлет голосу Господа, а потом говорит:
— О, сиять будешь от счастья, когда отец твой умрёт. Будешь ждать этого с нетерпением, есть не будешь ему давать, заморишь голодом.
Больно и обидно мне было это слышать. Но словам отца Митрофана я верила, а потому сказала:
— Батюшка! Уж если вам Бог открыл это, то попросите Его, помолитесь, чтобы мне не впасть в этот ужасный грех.
Последовало молчание, батюшка молился, потом просиял и сказал, улыбаясь:
— Да не уморишь папу голодом, Бог не попустит, не бойся.
— А все-таки почему же я ему есть не дам? — не унималась я.
— Да, будут всякие соображения, оправдывающие тебя... — задумчиво сказал отец Митрофан.
Через тридцать пять лет, когда умирал мой отец, исполнилось предсказание отца Митрофана.
О будущем моем супруге отец Митрофан предсказал следующее:
— Он, как свечка, будет гореть перед престолом Божиим в своё время, потом... Но это ещё не конец, не все, не бойся... Опять вернётся к престолу, ещё послужит, не унывай. И он, и ты — вы нужны будете Церкви.
Я говорю:
— Священник нужен Церкви, но его супруга зачем? У меня нет ни голоса, ни слуха... Чем я могу послужить Церкви?
— У тебя альт. Читать и петь будешь, проповедовать будешь.
— Батюшка, да сейчас и священники-то в церкви проповедей не говорят, видно, боятся. Запрещено...
— Другое время настанет. Вот тогда и запоёшь в храме, да так, что даже голос твой слышен будет!.. Да сил-то уж у тебя тогда не станет. К закату будет клониться день твоей жизни. Даже ценить тебя будут. И в нашу Марфо-Мариинскую обитель придёшь и для неё потрудишься.
Эти слова звучали странно и казались мне несбыточными.
— Батюшка! Да там одни руины... И вспоминать-то опасно о матушке Елизавете, как и о всех Романовых.
— Все переменится. Вот доживёшь и увидишь...
И ещё о переживаниях души моей в будущем говорил мне отец Митрофан, как бы укрепляя меня не падать духом.
— Может быть, мы будем жить, как брат с сестрой? — спросила я.
— Нет, — отвечал отец Митрофан, — в нашем веке остаться верными друг другу — великий подвиг... И какие же у вас детки будут хорошие... Если только будут! — улыбаясь, говорил отец Митрофан.
Моя судьба решается
Я вернулась в Москву окрылённая, восторженная, но телом совсем изнемогшая. Конечно, я все рассказала папе. А как только окрепла, поехала в Гребнево.
В эту осень мама уже не противилась моей дружбе с Володей, но донимала меня вопросами, желая что-то узнать. А мне нечего было ей рассказывать. Она этому не верила, чем очень меня огорчала. И вот я за самоваром в Гребневе с увлечением рассказываю о моей поездке к отцу Митрофану, о его жизни и обо всем, что узнала от батюшки. Только о самом главном, то есть о моих отношениях с Володей, я не заикнулась, как будто и речи о том у старца не поднималось. Даже когда среди темнеющих полей мы прощались с Володей, когда ждали попутную машину, чтобы мне доехать до электрички, даже тогда я не смела сказать Володе ничего о моих чувствах к нему. Но я обещала и впредь молиться о нем, просила его навещать нас в Москве. И все... Володя обещал, как и раньше, приезжать.
Он приехал с известием о смерти отца Михаила, звал меня на похороны батюшки. Я поехала, но на поминки не пошла, хотя меня очень звали. Я знала, что мы с Володей будем в центре внимания, что нас посадят рядом, что кумушки будут между собой о нас толковать. А я не хотела в такой день привлекать всеобщее внимание. Я ужасно хотела есть, но терпела и гуляла одна вокруг храма, дожидаясь Володю. Наконец поминки кончились, и Володя пошёл, как обычно, провожать меня. В этот раз и решилась наша судьба.