Под крылом ангела-хранителя. Покаяние
Шрифт:
Я легко взбежал на мостик, где за выходом судна из бухты наблюдали капитан, старпом и вахтенный штурман. Как положено в таких случаях, по всей форме обратился к старшему по должности:
— Товарищ капитан, разрешите заступить на вахту?
Капитан, заложив руки за спину и выпятив живот, внимательно осматривал акваторию бухты.
— Заступайте, — махнул рукой капитан, не оборачиваясь.
— Есть заступать!
Бравый рулевой в белой нейлоновой сорочке, стоявший «собачью» вахту, и желая скорее смениться, не счёл нужным расспрашивать о моём опыте управления судном. Коль прислали на мостик, значит, соображает парень
— На курсе двести семьдесят! Вахту сдал!
— На курсе двести семьдесят! Вахту принял! — в тон ему бодро повторил я. После этих слов прежнего рулевого как ветром сдуло из ходовой рубки.
Я остался один на один с полуштурвалом, похожим на самолётный, всмотрелся в цифры и деления. Вроде всё понятно. Число «270» подрагивает вверху картушки, чуть смещаясь влево. Слегка повожу штурвалом вправо, и оно послушно перемещается в нужную сторону. Так, получилось… Но число почему–то не остановилось на месте, а продолжает уплывать вправо, и вот уже на румбе не «270», а все «285», хотя я и не верчу штурвалом. А, понятно: инерция судна. Быстренько перекладываю руль влево и жду, когда «270» вернётся на прежнее место, но проклятое число опять проскакивает верхнюю риску, уклоняется влево.
— Не рыскать, — делает замечание капитан. — Точнее держать.
— Есть точнее держать!
— Пять вправо, — спокойно командует капитан.
— Есть пять вправо!
Поворачиваю штурвал вправо. Нужные мне пять чёрточек–градусов поплыли мимо нулевой риски, и капитан довольно отметил:
— Так держать!
— Есть так держать!
Но картушка продолжала сдвигаться вправо, завертелась быстрее, и сколько держать на курсе, я уже не знал, поскольку совершенно не соображал, где должны быть эти «пять вправо». Чувствуя неладное, капитан обернулся, посмотрел на меня, но мой, как ему показалось, уверенный вид, успокоил его.
— Влево десять градусов, — попытался капитан исправить мою ошибку, но я уже и сам с перепугу заломил руль влево.
— Есть десять влево! — снова отрепетовал я, и всё повторилось: на какой–то момент нос судна оказался в нужном направлении.
— Так держать!
— Есть так держать!
А как держать?! Картушка дико закрутилась влево, и капитан дико закричал:
— Ты что творишь?! Право руля!
Я сам понял, что много взял влево, лихорадочно и до отказа переложил руль вправо. Но слишком много. Лайнер круто покатился вправо и не миновать бы катастрофы, но капитан подбежал к машинному телеграфу, дёрнул рукоятки на «Полный назад!», отшвырнул меня и сам схватился за руль. Выровняв теплоход на курсе, облегчённо вздохнул и подозвал к себе старшего помощника.
— Где вы нашли это чудо? Он же ни бельмеса не петрит в компасе!
— Из пароходства прислали… на замену отпускникам…
— Ну, я с вами ещё разберусь… Боцмана ко мне! А ты…, — он смерил меня уничтожающим взглядом, — а ты… пошёл вон с глаз моих!
Побитым псом я вернулся в каюту. Вовка лежал на диване и читал «Женщину в песках» Кобо Абэ.
— Чего так рано, Хуго? — откладывая книгу, поинтересовался товарищ.
Я рассказал о своих злоключениях на мостике. Вовка расхохотался.
— Ину мо арукэба бо ни атару, — тотчас привёл он японскую поговорку, что означало: «И собака, бегающая где–попало, получает палкой!».
За стеклом забрызганного водой иллюминатора уже плескались волны Японского моря, когда по судовой трансляции объявили:
— Матросу Гусаченко прибыть в каюту капитана.
У роскошной двери из лакированного красного дерева я потоптался в нерешительности и несмело постучал.
— Войдите.
Вошёл.
Капитан сидел в кресле, в пижаме и шлёпанцах, уже лысеющий мужчина лет пятидесяти пяти. Над прищуренными и совсем не злыми, как мне до этого показалось, чёрными глазами, торчали густые брови.
Как и полагается во всех морских романах, капитан пил кофе и курил трубку. На столе лежали журналы «Морской сборник», газеты. Высокий японский вентилятор шелестел их страницами.
Пол украшал большой персидский ковёр, а вход в спальню прикрывала ширма из голубого японского шёлка, расшитого золотистыми узорами и видами розовых пионов. В углу каюты, над холодильником попискивала в клетке жёлтая канарейка. Интерьер дополняли телевизор на тумбочке, привинченной к полу, шкаф с книгами и морскими картами, большой глобус и картина Ивана Айвазовского «Девятый вал».
Из открытого иллюминатора доносились звуки вальса: на палубе, освещённой прожектором, танцевали счастливые туристы.
Без кителя и фуражки капитан выглядел совсем домашним и нисколько не страшным.
— Что же ты, студент, якорем тебя по кнехту, обманул боцмана, сказал, что стоял на руле? — прихлебнув кофе, душевно спросил капитан.
— Очень хотелось научиться, товарищ капитан.
— Кто же учится на выходе из бухты? Ты мне чуть судно не угробил, осьминог тебя возьми! И тех пассажиров, что веселятся сейчас на юте. Им и невдомёк, что были на волосок от гибели. Ай–яй–яй! Благодарение Всевышнему, что не допустил столкновения, спас нас всех. Ведь ты завернул судно так, что в него чудом не врезался проходящий мимо рыболовный траулер. Не отработай я винтами, всё, студент, не сидел бы я сейчас за чашечкой кофе. И ты не стоял бы здесь! Даже подумать боюсь, что могло произойти. О-очень хоте–елось научи–иться! — передразнивая меня, нараспев протянул капитан. — Вот, вышли в море, становись на руль и учись. Вахтенный помощник всё объяснит. Я распоряжусь, чтобы тебя поставили на вахту. Ступай, студент… Эх, молодёжь, молодёжь…
Ещё не раз я заходил в капитанскую каюту.
В бухте Провидения увидел в магазине шикарный итальянский плащ. Висит свободно, никто не покупает. Кому на холодной Чукотке белый плащ нужен?. Денег нет, побежал к капитану. Дал взаймы до получки.
В японском магазине — мы тогда курсировали на линии Находка — Йокогама, по причине отсутствия валюты попал я впросак, из–за пухового свитера чуть было в полицию не попал. Капитан выручил: открыл сейф и отсчитал нужную сумму йен.
На Камчатке группа туристов уезжала к вулкану Авача. Обратился с просьбой съездить с ними, что не дозволялось членам экипажа. Разрешил.
Капитана звали Шалва Григорьевич Асатиани.
Не думаю, что он сейчас жив. Больше сорока лет прошло.
Вечная тебе память, добрый человек!
Упокой, Господи, душу усопшего раба Твоего, православного христианина Шалву Григорьевича Асатиани, славного моряка, прости ему вся согрешения вольная и невольная и даруй ему Царствие Небесное за его человеколюбие. Аминь.
Не только капитана Асатиани и многочисленных его пассажиров помиловал Господь.
Ангел–хранитель незримо наблюдал за мной с Небес.