Под небом Финского залива
Шрифт:
Сереж,- сказала она, выходя в прихожую.- Я хочу подарить тебе вот эту картину. Узнаешь пейзаж?
Ой, Светочка, ты не представляешь, как я тебе благодарен. А я хотел попросить у тебя как раз именно эту картину, но постеснялся.
Читаю твои мысли,- улыбнулась Света.
Ты мне не дашь кусочек газетки?
– он аккуратно завернул картину в газетный лист и положил в свой чемоданчик.
Потом подошел к Свете и обнял ее, Света не сопротивлялась. Так стояли они, прижавшись друг к другу, может, минуту, может, две. Потом Сережа отстранил Свету, надел китель и фуражку, взял в руку чемоданчик:
– Пойдем?
Света заметила, что в его глазах стояли слезы. Такого Света за ним еще никогда не замечала, на его лицо всегда просилась улыбка. Они подошли к автобусной остановке, когда автобус уже показался из-за угла.
Может, тебя до вокзала проводить?
– спросила Света.
Нет, Светочка, не надо: я буду за тебя беспокоиться. Ну что? Прощай, Светочка!
– он уже овладел собой, широко улыбаясь своей обаятельной и щедрой улыбкой.
Прости, Сережа. Спасибо, что заехал. Я буду помнить тебя,- Свете тоже хотелось улыбнуться, но у нее ничего не получилось.
Сережа наклонился, поцеловал ее в щечку и вскочил на подножку подошедшего автобуса, помахав свободной рукой. Света тоже подняла руку, растопырив пальцы. Потом долго смотрела вслед удалявшемуся автобусу: она прощалась в Сережей, с Геной, с Финским заливом, на берегу которого ей было и сладко, и горько, с тем отрезком прожитого, который уже никогда не вернется к ней, разве только постучится в ее сны и в ее картины.
Медленно-медленно побрела она домой, долго вертела ключом в замочной скважине, открывая дверь. Прошла на кухню, села на табуретку и стала смотреть в окно. Что-то щемяще-грустное не давало ей возможности переключиться ни на что другое. Она сидела так очень долго. Потом начала убирать со стола. Среди чашечного и вазочного беспорядка на столе лежал маленький листочек бумаги, вырванный из записной книжки. На нем четким Сережиным почерком был записан адрес Гены: город, улица, номер дома, номер квартиры, фамилия, имя, отчество.
И опять накатила на Свету волна невыносимой тоски. Она долго смотрела на слова и цифры, записанные на листочке, но она их не видела. Она видела только то, что ей было известно: фамилия, имя, отчество. "Славный чудной Сережка, разве я не могла бы узнать Генин адрес, если бы захотела. Узнал же ты мой. И разве так же, как ты, не мог узнать мой адрес Гена, если бы захотел? Почему не Гене достался твой легкий характер, Сережа? Гена, Гена... Гордый, самолюбивый, легкоранимый, иногда высокомерный, такой сложный, противоречивый и в то же время такой неискушенный, неопытный, застенчивый, несмелый, бесхитростный, не похожий на стандарт столичных разболтанных парней... Мне дорога память о тебе! Но у меня тоже сложный характер, у меня тоже есть женская гордость и самолюбие, которыми я в некий момент поступилась ради чувства к тебе, но в ответ ты не поступился ничем. И никогда я не сделаю второго шага, уступая своему порыву души, который однажды остался без ответа. Ты мужчина, и тебе должна принадлежать инициатива в отношениях с женщиной. Если бы ты по-настоящему любил меня, то, как и Сережа, приехал бы ко мне, перешагнув через самого себя, как бы ни было для тебя трудно совершить такой поступок''.
Ленивым жестом она разорвала листочек пополам, потом еще раз пополам и бросила обрывки в мусорное ведро, обрезая все возможные и невозможные тропки, которые могли бы стать продолжением пережитого под небом Финского залива. Света не запомнила ни одной цифры, записанной на выброшенном листочке, она их просто не хотела запоминать. "Начнем новую жизнь, в которой память станет путеводной звездой моих творений, - что мне еще остается?"
Света еще только вступала на стезю того "ВЫСОКОГО ПРЕДНАЗНАЧЕНИЯ", которое уготовила ей судьба еще при рождении - в самом начале ее жизни, и того ТВОРЧЕСКОГО ПРИЗНАНИЯ, к которому она придет через свое художественное, возвышенное, необыденное восприятие мира.
Знакомство с первыми неосознанными радостями и разочарованиями молодости, страдания, выпавшие на ее долю в замужестве, одоление неустроенности после всех превратностей семейной жизни, дружба с умными, искренними и отзывчивыми на доброту женщинами, удивительно красивые взлеты взаимной любви, всегда заканчивающиеся либо неудачами, либо необходимостью расстаться навсегда, любовь, которой она была щедро одарена людьми, заслуживающими ее уважения, и мятущиеся порывы одинокой души к высотам прекрасного - все найдет свое отражение в ее видении и человека, и
природы, и жизни.
А за ИЗБРАННИЧЕСТВО люди во все времена платили ОДИНОЧЕСТВОМ.
ИНАЧЕ НЕ МОГЛА...
Рассказ
Лена расставляла книги по отделам, ловко лавируя между стеллажами, и незаметно для себя прислушивалась - не зазвонит ли телефон. Впрочем, дело было не в телефоне. Телефон звонил часто. В основном звонили читатели, спрашивали: работает ли библиотека, есть ли в библиотеке та или иная книга, когда состоится очередной библиографический обзор книг-новинок. Не было того единственного звонка, который был когда-то так привычен и которого теперь так не хватало. Но и это было не главное. Главное заключалось в том, что Лена никак не могла объяснить себе, что случилось с Димкой. Не могла она поверить, что он вдруг ни с того ни с сего забыл и разлюбил ее. Ей казалось, что-то с ним случилось, и что-то страшное и непоправимое, иначе он обязательно позвонил бы, не мог не позвонить. Уж слишком хорошо у них все было.
Они познакомились где-то год тому назад, чуть-чуть побольше, и этот год был для Лены самым значительным за все прожитые ею тридцать лет. Кроме субботы и воскресенья, которые они проводили вместе, не было ни одного дня, когда он не позвонил бы ей на работу и в тысячный раз не повторил, как он ее любит и как о ней скучает. И каждый такой звонок был для Лены той маленькой радостью, которая звенела в ней тихим колокольчиком весь день, и засыпая, она думала о том, что завтра он позвонит опять, на следующий день - опять, а потом будут суббота и воскресенье, которые они проведут вместе и которые дадут силы ждать новой встречи.
Лена жила на окраине города, в старом, давно не ремонтировавшемся, маленьком особнячке, доставшемся ей в наследство от матери, где скрипели половицы и окна, промерзавшие в сильный мороз, горько плакали в оттепель. Тепла небольшой печки, топившейся дровами, хватало ненадолго, и Лена иногда включала электропечь, чтобы не индевело по углам. Чуть подальше от печки стояла современная газовая плита, к которой подключался привозной балонный газ и на которой Лена стряпала, в основном в выходные дни.
Зато летом здесь было необыкновенно. Лес подступал почти вплотную, а возле дома с календарной последовательностью цвели черемуха, сирень, жасмин и дикий шиповник. Но тем не менее Димка никогда не приезжал к ней без цветов, даже зимой. И цветы он покупал не какие-нибудь, а самые красивые из тех, что продавались на цветочном рынке, и они стояли от субботы до субботы в белой фарфоровой вазе с синеньким ободком.
Вообще с Димкиным приездом в комнатках окраинного домика преображалось все, и первую очередь сама Лена. В пятницу она просиживала полтора часа в парикмахерской, чтобы в субботу блестели отполированные ноготки и позолоченные лаком волосы, уложенные в замысловатую прическу. Комната побольше приобретала праздничный умытый вид, а в кухне воцарялись вкусные, дразнящие аппетит запахи.