Под небом Стамбула
Шрифт:
– Почему в гинекологию? – заморгал Алеша.
– А куда после выкидыша переводить? В пищевой блок, что ли? – дернула плечом медсестра.
– После выкидыша… – растерянно протянул Алеша.
Значит, вот что она хотела ему сообщить. Не успела… Черт, черт, черт! Боль была так сильна, что хотелось сделать что угодно – разбить голову о стену, броситься под встречную машину, – лишь бы прекратить эту пытку.
Он спустился в приемный покой. Со скамейки навстречу поднялся Леня, тоже побледневший и осунувшийся за ночь.
– Ну что? – быстро спросил он.
– Сказали, выкидыш, –
– А мы сейчас знаешь что? – бодро начал Леня. – Мы сейчас домой, пожрем как следует, выспимся – и в зал, тренироваться. Тут все равно сейчас ничем не поможешь, а от дурацких мыслей знаешь как отвлекает?
Он вопросительно обернулся к Алеше, тот же, не отвечая, зашагал в другую сторону.
Эти несколько дней почти не остались в его памяти. Он шел в никуда, сворачивая в первые попавшиеся переулки. Ноги гудели от многочасовых гонок, и это словно приносило облегчение, отвлекало от стучащих в голове мыслей. Как глупо, господи, как нелепо! Почему так должно было случиться?
Только живи, милая моя, нежная моя девочка! Только хмурься, улыбайся, закалывай волосы у зеркала, прыгай на одной ноге, вытрясая из туфли камушек. Только бы увидеть тебя снова.
Марианна сидела на кухне на подоконнике и курила в форточку, пользуясь отсутствием грозной Валентины Васильевны. Макеев неумело помешивал жарящуюся на сковороде картошку. Они спорили с Марианной о том, зачем было нужно все это устраивать и к чему это привело.
В дверь позвонили. На пороге стояла Лариса, в ярко-розовой с золотыми звездами дутой куртке, должно быть, купленной там, в Польше, в магазине для подростков, в таких же дутых сапожках и с дорожной сумкой через плечо.
– Здравствуй, сыночек! – отрывисто произнесла она и выдержала трагическую паузу.
– О господи! – ошеломленно выдохнул Леонид.
Мать прошла в прихожую, бросила сумку на пол, картинно упала на стул под зеркалом и простонала:
– Наконец-то я дома.
– Что случилось? – осведомился Макеев.
– Мы… – всхлипнула Лариса. – Мы разошлись с Аркадием.
Увидеть Веру Алеше удалось только через две недели, в день выписки. Он ждал, притаившись в больничном сквере, стоял за полуоблетевшим кустом боярышника, машинально обрывая с ветки подмерзшие крупные ягоды.
– Верочка, милая, как ты?
Алеша шагнул к ней, дотронулся до плеча. Лицо Веры чуть дрогнуло, взлетели и опустились ресницы. Она осторожно сняла его руку, отстранилась.
– Уже хорошо, спасибо, – голос был тихий, спокойный, совсем равнодушный.
– Вера, я так виноват перед тобой! – быстро заговорил Алеша. – Ей-богу, не знаю, как так вышло. Я… ну вот честно… я что хочешь сделаю, чтобы ты мне поверила. Ну, хочешь, на голову встану сейчас, а?
– Не надо, Алеша, – покачала головой она. – Ничего больше не надо, пожалуйста.
Она быстро сошла со ступенек. Мать, поджидавшая у ворот, бросилась к ней, подхватила под локоть и повлекла к машине. Алеша видел, как захлопнулась за Верой рыжая дверца «Запорожца».
За окном кухни медленно опускались первые мелкие снежинки. Валентина Васильевна, сдвинув седые брови, сердито уставилась в тарелку с кашей. Алеша, удивительно спокойный, отстраненный, прихлебывал чай. Леонид исподволь поглядывал на брата, не пытаясь унять ворочавшееся внутри глухое раздражение, смешанное с обидой. Лариса отпила кофе, быстро стрельнула глазами по сторонам и произнесла, как всегда невпопад:
– Как приятно, что мы снова все вместе. Одна семья…
Макеев чуть слышно хмыкнул. Да уж, назвать их четверых семьей теперь вряд ли возможно. Просто случайные люди, которых судьба заставила как-то сосуществовать, уживаться в четырех стенах. Вернувшись из санатория и обнаружив в доме блудную дочь, бабка разбушевалась не на шутку. Скандал гремел несколько дней.
Макеев несколько раз пытался вызвать брата на разговор, достучаться до него, понять, что происходит в душе у этого ставшего вдруг в одночасье чужим и далеким мальчишки. Но Алеша всякий раз смотрел мимо него и, кажется, не слышал ни единого обращенного к нему слова.
– Послушай, Леш, я все понимаю… Но ты должен вернуться в зал. Времени до чемпионата почти не осталось, надо срочно оттачивать программу, иначе…
– Иначе что? – коротко спросил вдруг Алеша.
Леня, довольный тем, что брат наконец-то не проигнорировал его слова, пошел на контакт, принялся горячо убеждать:
– Ну как что? Как будто сам не знаешь! Не успеешь как следует подготовиться, провалишь выступление…
– И что? – все так же, не глядя, переспросил Алеша.
– Медаль не получишь, из сборной вылетишь, – развел руками Леонид.
– А если мне на это наплевать? – Алеша облокотился спиной о дверной косяк, скрестил на груди руки.
– Но ты же всегда мечтал… Старался, работал…
– Это ты всегда мечтал, – покачал головой Алеша, пристально глядя на брата. – Это ты мечтал, чтобы я сделал то, что не получилось у тебя. Это ты заставлял меня работать, стараться, отбрасывать все, что могло бы помешать спорту… А я больше этого не хочу!
Каменно-спокойное, невозмутимое лицо брата словно расплывалось перед ним. Он почти с ненавистью вглядывался в эти правильные черты лица, в эти мальчишеские сурово сжатые губы, в сделавшиеся вдруг чужими голубые глаза. Хотелось одновременно избить его, и в то же время прижать к груди, обнять крепко, до боли. Господи, а мальчишка ведь даже не представляет, что сейчас творится в душе у старшего брата, как трещит и рушится любовно выстроенный мирок.
Алеша уперся рукой в плечо брата, надавил, заставляя Макеева отступить.
– Леня, с тобой очень тяжело, – все так же невозмутимо объяснил он. – Ты давишь, ты дышать не даешь. Я только теперь это понял. Извини, но это все. В спорт я не вернусь.
Алеша произнес это отрывисто, решительно и быстро вышел из кухни.
Теперь все кончено, раз и навсегда. Леонид продолжал как-то жить – вставать по утрам, заниматься с другими учениками, встречаться с Марианной. Но забыть о предательстве брата – внутри себя он именно так определил его поступок – не мог.