Под открытым небом. Собрание сочинений в 4-х томах. Том 4
Шрифт:
– Федор, у тебя сколько детей, я уж забыл?
– Трое, а что? – недоуменно и выжидательно ответил «коммерсант» Федор.
– Горластые были? По ночам кричали?
– Ха, не горластые, а жуть с ружьем какая-то. И не по ночам, а круглые сутки Колюнчик нам жару поддавал, я таких потом ни у кого не видел.
– А резиновую соску, пустышку, ты ему давал, чтобы замолчал?
– Эх ма, дак только этой соской и спасался. Суну ему, верзиле, это я так его звал, он родился на пять килограммов весу, суну её, он и замолчит враз. Ненадолго, но замолчит, а потом по новой реветь, когда она выпадет. Я ему опять резинку в рот – так и забавлялись.
– Так, вот ты и ответил, что такое ваучер.
– А что такое – ваучер? – дурашливо переспросил Федор.
– Так вот, та соска резиновая.
– Да… – притворно-восхищенно и радостно выдохнул Федор. – Вот это ответ! Уважил. Знать теперь буду. Помолчал, затем подытожил:
– Как просто все, когда философия в голове! – И, выдержав паузу, всё-таки оставил и за собой право на истину:
– Обманом пахнет в этих фокусах, чувствую…
1992 г.
Что делать?
– «…и в такое время, когда каждый член коллектива завода, забыв о личных заботах, трудится как один в едином порыве на благо общества, наш секретарь парткома завода Баринов Геннадий Алексеевич со своей развратной любвеобильной секретаршей-машинисткой Лидией Андреевной Голубцовой предается любовным утехам на берегах красавицы Волги, причем в рабочее время и допоздна.
Если Вы, товарищ Первый секретарь, не уберете его с завода, то мы напишем дальше и вся эта история и Ваша, такая вот, работа с кадрами станет известна всей области.
Требуем принять меры в течение месяца.
Копию мы послали в обком профсоюза.
Группа товарищей».
Первый, закончив читать, очень бережно, как тонкое хрустальное стекло, положил анонимку перед Геннадием Алексеевичем. Наступила пауза. И закончилась она фразой, которую не трудно было угадать.
– Что будем делать? – почти торжественно и как бы дружелюбно произнёс Первый.
«Все кончено, – подумал Геннадий Алексеевич. – Съели. Разыграно как по нотам». И текст, который, может быть, даже написан с ведома Первого, и его интонации не оставляли надежд.
Время было, конечно, уже не то. На анонимку можно было Первому резко не реагировать, но секретарь партбюро знал: с ним давно готовятся свести счеты, но не было случая. А теперь сам бог велел.
– Молчим? – почти по-свойски обронил его собеседник, – да, брат, вляпался ты крепко. Ну, с кем не бывает. Молодость берет своё. Но не паникуй, покажешь себя на другой работе, восстановим.
– А если я чист?
– А где доказательства? У тебя же их нет! И не будет!
– А если будут? – безотчетно и не понимая, откуда могут быть какие-то доказательства, погорячился с ответом Геннадий Алексеевич. – Ведь это клевета!
– Ну, вот видишь, ты всегда необдуманно лез напролом, и сейчас тоже. Молод, горяч, себя сильно любишь… Ты поезжай на завод, поработай пока. Но в долгий ящик это откладывать нельзя, сам понимаешь. Да и народ требует.
Лучше, если сам напишешь заявление. Найди убедительную причину.
…Прошло три дня, а Геннадий Алексеевич, не видя выхода, маялся со своим глупым положением. Все более и более тоскливо думал о «свинцовых мерзостях» жизни. Работы он не боялся никакой, за должность не держался – не хотелось уходить, уступив наглому натиску. В нем действительно было ещё много молодого спортивного задора.
Кто-то уже позаботился об утечке информации, и теперь чувствовалось, что многие знают о письме в горком партии. Некоторые откровенно криво усмехались, другие старались не глядеть ему в лицо. Сценарий был известен, действие происходило для него знакомое.
Неожиданное случилось чуть позже.
Вечером в кабинет к Геннадию Алексеевичу с пунцово-красным лицом вошла машинистка Лидочка и, не глядя на хозяина кабинета, обрывками-фразами проговорила:
– Геннадий Алексеевич, перестаньте убиваться… Не надо так… Так можно дойти бог знает… Да, что я говорю!.. Вот Вы молчите, а я все знаю и понимаю. Я приняла решение, ведь это касается и меня… Я…
– Какое ещё решение?
Он поднялся из-за стола и в упор посмотрел на Лидочку.
Она ему нравилась давно, он от себя этого уже и не скрывал. В его холостяцкой жизни произошел перелом, когда впервые её увидел в парткоме в качестве машинистки. Но от того, что это прошло через сердце и было серьезно для него, он её стеснялся по-ребячески и чувствовал в её присутствии себя всегда неуклюже.
Очевидно, она догадывалась об этом. И потому-то терялась часто, старалась быть подчеркнуто официальна и деловита…
Они ещё оба не знали, что делать со своими чувствами, едва проклюнувшимися, и таили их друг от друга. Но жизнь не ждала.
– Завтра узнаете, что я решила.
Не дав ему времени на следующий вопрос, она выскользнула из кабинета.
Наутро сухо, сказав как обычно: «Утро доброе», подошла к столу и положила перед Геннадием Алексеевичем две бумаги.
– Вот, подлинник для вашего высокого начальника, а эта ксерокопия для нашего любимого обкома профсоюза.
– Что это? – не торопясь прочитать, спросил Геннадий Алексеевич.
– Это… это… – Лидочка на минуту запнулась. Но затем выговорила четко и как-то даже звонко: – Это медицинская справка о том, что я девственница, вот и все!
– Лидия Петровна, как это?.. – он не находил слов.
– Что, не верите? В мои двадцать пять такого не может быть? Может, – утвердительно повторила она.
– Ради бога, прости. Из-за меня такое вершить… Не стоит ведь и потом… – он не успел договорить.
Так же быстро и бесшумно, как и вчера, она выскользнула из кабинета.