Под псевдонимом Ирина
Шрифт:
— Я уверена, что он сейчас пойдет гадать на кофейной гуще, — замечает Александра Михайловна, обмахиваясь веером.
…Александра Михайловна много читала. Читала быстро, схватывая основную мысль, не забывая проследить и за формой, и за средствами изображения. Мне кажется, что ничто так не характеризует и не раскрывает человека, как его отношение к книге, обращение с ней. Александра Михайловна брала в руки книгу каким-то удивительно бережным движением и перелистывала страницы с верхнего угла.
За утренним кофе она просматривала кипу газет. Толстый карандаш, с одной стороны красный, с другой синий, всегда лежал перед ней на столе. Она отчеркивала красным то, что следует немедленно перевести и по линии ТАСС сообщить
Иное дело книга. К книгам, особенно любимым, она возвращалась не раз и, протягивая руку за ней, как бы приглашала к собеседованию.
В чтении, в разговоре Александра Михайловна очень легко переходила с одного языка на другой, скажем, с французского на шведский или с итальянского на немецкий, с английского на болгарский. Читала газеты на всех европейских языках, в том числе на голландском, румынском, греческом, чешском и других. На скандинавских языках она говорила с милым акцентом, который восхищал шведов, норвежцев, датчан. Натренированная память ее хранила сотни стихов, поэмы, и тоже на многих языках. Рядом с ней становилось совестно, что не можешь справиться с произношением шведского «у» (среднее между «ю» и «у») и, садясь в такси, несколько раз повторяешь водителю адрес посольства «Виллагатан шюттон» (Виллагатан, шестнадцать).
…Впервые я увидела Александру Михайловну Коллонтай в Москве в Главконцесскоме в 1929 году. Она приехала с норвежскими коммерсантами для переговоров о концессии по отлову тюленей в наших водах. Она поразила мое и не только мое воображение и своей элегантностью, и простотой, и восхитительной манерой интересно говорить о юридических пунктах договора, о выплавке тюленьего жира и выделке шкур. Она была и прекрасной дамой, и бизнесменом, и дипломатом, и поэтом одновременно.
Позже, когда я познакомилась с Александрой Михайловной ближе, я спросила, откуда у нее такие коммерческие навыки. Она пояснила, что в начале 1923 года Ленин посоветовал ей поехать в Норвегию торговым представителем и закупить там сельдь. Наша страна только-только выходила из голода. Но Александра Михайловна не умела торговать. Где, у кого учиться? «Учитесь у приказчиков», — посоветовал Владимир Ильич. В Норвегии она встретилась с рыбопромышленниками. Торговались. Понимала, что каждая выторгованная крона на центнере — это лишние рыбины, лишний килограмм рыбьего жира, так необходимого изголодавшимся людям, особенно детям. А предприниматели не уступали. Александра Михайловна вынула блокнот и принялась писать столбики цифр. «Мадам проверяет средние мировые цены на сельдь?» — поинтересовались норвежцы. «Нет, — ответила Александра Михайловна, — я высчитываю, сколько лет мне нужно будет прожить и проработать, чтобы покрыть разницу из своего заработка между ценами, назначенными мне моим правительством, и теми, которые предлагаете вы. Получается очень много, что-то около двухсот лет». Норвежцы умеют ценить шутку. Коммерсанты оказались джентльменами и установили нормальную, принятую на мировом рынке цену на сельдь…
Обаяние Александры Михайловны было огромно. Она обладала редким даром входить в контакт с людьми, окружать себя талантливыми помощниками. В некоторых очерках, появившихся в печати, и в кино Александра Михайловна показана во время войны одинокой, несчастной, изолированной. Даже в посольстве, по мнению иных авторов, бродили какие-то бестелесные тени. Это глубокое заблуждение, если не сказать досужий вымысел. На самом деле она умела выкристаллизовывать и
Александра Михайловна встретилась с известным профессором-химиком Пальмером, который в свое время был на симпозиуме в Ленинграде, влюбился в этот город, в его людей, в архитектурные памятники и ансамбли Северной Пальмиры, и предложила ему создать в Швеции Общество друзей Советского Союза и стать его президентом. Профессор охотно согласился и, более того, помог развернуть филиалы общества в крупных городах страны. В Гётеборге общество возглавил главный арбитр страны Пинеус.
Это общество, в свою очередь, способствовало возникновению клубов, в которых женщины шили, вязали теплые вещи для наших людей, главным образом, для детей Ленинграда и партизан. Таких клубов в Швеции было более трехсот. Устраивались также благотворительные вечера, на них знатные дамы из влиятельных слоев общества сервировали столы, угощали чаем, за стакан которого приглашенные платили крупные суммы. Один видный судостроитель заплатил за чашку чая с русским бубликом пятьсот крон. На эту сумму можно было купить пять-шесть детских меховых комбинезонов.
Александра Михайловна откликалась на просьбы посетить вернисажи художников.
— Сегодня мы с вами идем к принцу Евгению. Он будет показывать свои новые картины, — сказала она мне. — Кстати, заедем в «Темпо» и чем-то освежим платья.
В магазине «Темпо» любая вещь стоит одну крону: перчатки, чулки, воротнички, украшения, пуговицы и прочее. Александра Михайловна выбрала две брошки: одну для себя с хрустальными камешками и другую для меня с сиреневыми стекляшками.
— Эта брошка хорошо будет выглядеть на черном бархате, — говорит она задумчиво.
Я смущена:
— Александра Михайловна, ну как можно вам являться к принцу в таких «драгоценностях»?
Коллонтай быстро парирует:
— Я надеюсь, что принц Евгений не приглашает на прием ювелиров. Он художник, понимает толк в живописи, а вот отличить хрусталь от бриллиантов чистой воды едва ли может. Кроме того, мне кажется, он близорук. И кто посмеет подумать, что мадам Коллонтай носит украшения из простого стекла. На бриллианты у меня нет ни денег, ни охоты их носить. Будешь думать — как бы не потерять, а у меня голова занята другими, более важными заботами, — смеется она. — Вам, полагаю, полезно познакомиться со многими великосветскими дамами. Они не чопорны, вместе с тем плохо знают нас, советских и Россию вообще и поэтому проявят к вам интерес.
И действительно, на этом приеме я познакомилась с графиней Поссе, которая тут же пригласила к себе на дамский чай, затем с четой иранского посланника, он после войны был послом Ирана в Москве, с рядом крупных промышленников, деловых людей. Все они, за малым исключением, приветствовали Коллонтай, и советский посол была, как сказал бы Лев Николаевич Толстой, «главным угощением» на вернисаже.
…Длинными зимними вечерами мы устраивались у радиоприемника. В Швеции во время войны радиоприемниками пользовались свободно, их не сдавали. Но гитлеровцы глушили радиопередачи из Советского Союза, Великобритании и даже из Швеции, что вызывало яростный протест шведов.
В полночь, как обычно, я слушала и записывала московские передачи, сводки Совинформбюро, утром за завтраком рассказывала последние новости Александре Михайловне. Она строго выполняла предписанный врачами режим — ложилась спать в 10 часов вечера.
У Александры Михайловны была потребность высказаться, поделиться своими мыслями. Мы говорили обо всем — о любви, о семейных отношениях, о положении наших женщин, и, конечно, главной темой была война. Как-то, передавая сводку Совинформбюро, я прочитала, что наши части понесли большие потери. Александра Михайловна, постучав лорнетом по столу, что означало крайнюю степень ее волнения, произнесла: