Под шафрановой луной
Шрифт:
Но госпожа Марта была уверена: эти письма – последнее, что должно попадать в руки ее дочери. Слава неслась впереди сэра Ричарда Бертона, и слава более чем сомнительная. Он снискал признание за мужественность и храбрость, гениальные способности к языкам и одержимость истинного исследователя. Но сахиб (господин), который открыто сожительствовал с индийской возлюбленной и фамильярничал с коренным населением, переходил всякие границы хорошего тона и демонстрировал крайнее неуважение к господствующим правилам и обычаям – это уже слишком! Ходили слухи, что по секретному поручению генерала Напьера Бертон даже разведал публичный дом, куда частенько захаживали английские солдаты. Судя по подробнейшему отчету, он принимал непосредственное участие во всякого рода распутстве – «вплоть
Марта Гринвуд ценила Ричарда Бертона как человека, как товарища своего супруга. Но он был совершенно неподходящей компанией для ее дочери, пусть они лишь состояли в переписке. У Майи и без того было немного перспектив выйти замуж. Несмотря на уроки танцев, занятия фортепьяно и верховой ездой, несмотря на то, что Марта безжалостно таскала дочь на каждое городское увеселение с чаепитием, она никак не могла найти ей серьезного поклонника. Даже книжные черви из дискуссионного кружка профессора Гринвуда быстро теряли интерес к разговору, стоило Майе пылко вмешаться в беседу – она совсем не по-девичьи обезоруживала молодых людей своими познаниями. Потому Марта посчитала материнским долгом изменить собственным принципам и вскрывала письма, когда Хазель приносила их вместе с остальной почтой, а теперь вызвала старшую дочь на разговор. В свои двадцать Майя была уже почти старой девой и считалась не лучшей партией – тем сильнее должна беречь ее репутацию мать! Между Майей Гринвуд и Ричардом Бертоном больше не будет никаких связей, и точка!
Майя с грустью сложила лист почтовой бумаги, сжала его ладонями и словно в молитве прижалась губами к краю.
– Ричард, вернись, – прошептала она осипшим от горести голосом, – вернись и забери меня отсюда!
Письма Ричарда были ее бесценными сокровищами. Майя перечитывала их так часто, что знала каждую строчку наизусть вплоть до последнего слова. Они стали окном в красочный мир, что открывалось для нее всякий раз, если дни становились слишком серыми и беспросветными. Эти письма были единственной связью с Ричардом, в них между строк звучал его голос, словно он шептал ей через тысячу миль:
Как прекрасны восточные ночи… Всюду витает сладковатый аромат кальянов, всюду благовония, опиум и конопля… Ткани, роскошные, словно для принцессы из сказок или для тебя, моя маленькая Майя… Мой наставник-индус официально разрешил мне носить джанео, священную нить брахманов… Непрерывный бой тамтамов и визг туземной музыки, смешанный с протяжными, воющими голосами местных жителей, лай и тявканье грызущихся дворняг и крики голодных чаек, дерущихся из-за дохлой рыбы, – все это, смешиваясь, превращается в нечто совершенно чуждое для нашего уха… И я вспомнил нашу прогулку на лодке, как я вез «нас двоих вместе» – так ты всегда говорила – по реке Червиль, туда, где цвела сирень… В мягком воздухе царило благоухание и приятная прохлада. Слабый туман струился над землей, укутывал только половину холма, не доставая до покрытой пальмами вершины, за которой прорезался серебристый свет серого утра… В сколь мудром провидении родители подарили тебе имя! Майя, богиня иллюзий, зачаровывает и околдовывает людские души. Так и мне, сквозь время и пространство, ты кажешься лишь иллюзией, хоть я и знаю, что ты существуешь. Так зачаровывают и околдовывают меня воспоминания о тебе, Майя…
Майя закрыла глаза. Щеки горели от холода и гнева. Отгородившись от непогоды фантазией, она представила, что лицо пылает под солнечными лучами. Лучи согрели воздух, растопили снег – и месяцы, прошедшие с того летнего дня два года назад, и заманили Майю в королевство воспоминаний…
Она сидела тогда в любимом месте, на качелях под яблоней, прислонившись спиной к канату. Одну ногу она согнула в колене, положив на нее книгу, а другой ритмично чуть отталкивалась от земли. Туфли она сбросила, и они валялись в траве, тут же рядом валялись снятые ею чулки. В саду было словно в зеленой беседке. Высокие кустарники –
В саду стоял человек с панамой в руках, у ног его лежал моряцкий мешок. Человек наблюдал за ней – одному Богу известно, сколько времени он провел в наблюдении. Кроме простого костюма, все в нем казалось мрачным и угрожающим: черные волосы, борода, пламя в темных глазах. Но Майя не испугалась. Даже стертые воспоминания, со временем ярко расцвеченные и роскошно украшенные фантазией, принесли узнавание. Истощенный лихорадкой и религиозными постами, с огрубевшей от солнца и муссонов, жары и пыли неровной кожей. То немногое, что когда-то оставалось от юношеской мягкости, было стерто пустыней и джунглями. Каждый год, проведенный в военной муштре и неутолимой жажде нового опыта и впечатлений, оставил на лице более чем заметный отпечаток. Сияющая улыбка, осветившая лицо, казалась почти неестественной – этим чертам от природы была несвойственна такая сердечность.
– Я недостоин приветствия, принцесса?
Бесконечное множество раз Майя представляла, как это будет. Как однажды он вновь окажется перед ней, она полетит ему навстречу и бросится в его объятья, точно так же, как в прошлый раз, апрельской ночью, маленькой девочкой. Но теперь она лишь зачарованно смотрела на него, не в силах пошевелиться. Слишком нереальным казалось его появление, словно это был сон или мираж. Майя страшилась поверить сердцу, что бешено заколотилось в груди.
– Ну, если гора не идет к Магомету, то Магомет пойдет к горе, – крикнул наконец Ричард и шагнул к ней.
Она вышла из оцепенения и медленно сползла с качелей. Надкусанное яблоко упало с ее колен, и она украдкой вытерла рукой намоченное яблочным соком место на платье. Ричард встал прямо перед ней, взял за руки и начал пристально ее разглядывать, не произнося ни слова. Когда он прижался губами к ее руке, еще липкой от яблочного сока, усы его легонько дернулись, словно происходящее забавляло его.
– Вот он, вкус рая! – пробормотал он, прижавшись к ее ладони.
Кровь прилила к щекам Майи, она хотела вырваться, но не смогла. Ричард вдруг посерьезнел, провел большим пальцем по ее скуле, прощупывая взглядом каждую черточку ее лица.
– Ты слишком юна для таких печалей, Майюшка! Где та беззаботная маленькая девочка, всегда живущая в моем сердце?
Упала слезинка, потекла по его руке, и Майя вдруг расплакалась – от счастья, что ожидание, наконец, закончилось, и облегчения, что в лице Ричарда пришел тот, кому тоже было знакомо одиночество человека, который отличался от всех и не оправдывал ожиданий всех, кто его окружает.
– Не плачь! – прошептал он и крепко прижал ее к себе, утешительно баюкая. – Я здесь! Твой старый мошенник вернулся!
Обхватив лицо Майи руками, он слегка запрокинул назад ее голову. Мягко прижался губами ко лбу, влажным щекам, подбородку и наконец, после недолгого промедления, к губам. На вкус они оказались солеными, почти горькими, как табак, Ричард и те далекие края, откуда он явился. Майя едва заметно отпрянула, когда между губ проник кончик его языка. Пахучие усы защекотали уголки ее рта – он тихонько засмеялся.
– Я и мечтать не смел, что стану первым, с кем ты поддашься этому искушению.
Он целовал ее, пока она не сбилась с дыхания, целовал, пока ей не показалось, что она растворяется в солнечном свете и теплой земле.