Под созвездием Бродячих Псов

Волкова Лилия

– Дай мне бинт – тот, который в открытой пачке. И мазь, ага, вот эту, синенькую. Можешь отрезать кусок бинта? Теперь выдави мазь, побольше. Ага. Давай сюда. – Летка была спокойной и деловитой. Она уверенными движениями наложила повязку и закрепила её кусками пластыря. Сашка не боялся крови и свои разбитые коленки давно мазал йодом сам: шипел, дул на рану, уговаривал себя, что ему не больно. Но лечить собак?! Как настоящий врач!

– Эй! Саш! Ты чего? Испугался, что ли?

– Нет. Вот ещё! А что с Мушкой случилось? Почему у неё такие… раны?

–

Люди с ней случились, – Летка сказала это резко и зло. А потом пробормотала почти неслышно: – Хотя это разве люди? Это… вообще не знаю кто! Ладно, хватит болтать. Раскрывай пакеты! Рыбу выкладывай в те миски, что поменьше, кости – в две большие. Сейчас я кастрюлю с кашей принесу. – Летка убежала за угол, и Сашка только тогда вспомнил, что зоопарк до сих пор голодный. Но, на его удивление, звери не толпились у ног, не лезли в пакеты, не лаяли и не мяукали. А просто сидели и лежали вокруг, как будто понимали, что нужно потерпеть, пока лечат их подругу. Но как только Сашка начал раскладывать еду, они рванули к мискам, захрустели и зачавкали. А это что? Прямо возле одного из входов в звериный дом – белый прямоугольник, уже слегка помятый и с отпечатками лап разного размера. Это же письмо, которое было в кармане у Летки! Наверное, выпало, пока она с Мушкой возилась. Сашка просунул руку между Фунтом и весёлым эрделем – стало щекотно и тепло. Марка на конверте оказалась большая и яркая, шрифт на ней – иностранный и из-за штемпеля неразборчивый. Но адрес и имя получателя написаны чётко, ровными, почти печатными русскими буквами.

– Ну что, покормились? – Летка, держащая перед собой тёмно-зелёную кастрюлю без крышки, снова подошла абсолютно беззвучно. – И ведь наверняка не наелись. Знаю я вас, проглотов! Вот вам кашки ещё, – Летка большой ложкой начала выгребать из кастрюли и раскладывать по опустевшим мискам густое и пёстрое варево. Пахло вкусно, как от маминого супа, Сашке даже захотелось попробовать: он, кроме бутерброда с сыром и червивого яблока, ничего не ел с самого утра.

Вся звериная орава тем временем столпилась у сидящей на корточках Летки. Одни просто сидели у ног, другие лизали ей руки, третьи тыкались головой в колени. Бородатая собачка так сильно виляла хвостом-морковкой, что при каждом движении её мотало из стороны в сторону. А Мушка, маленькая робкая Мушка – улыбалась! Сашка так засмотрелся на собачью улыбку, что чуть не забыл о найденном письме.

– Летка! У тебя из кармана выпало. – Он протянул девочке письмо. – А кто такая Евгения Сергеевна Митрохина? Это твоя бабушка?

Летка обернулась. Её взгляд был как крапива, у Сашки даже уши зачесались.

– Отдай! – она резким движением выдернула из Сашкиной руки письмо. – Это не твоё! И какое тебе вообще дело? Тебе что, родители не говорили, что чужие письма читать нельзя?! – последние слова Летка почти выкрикнула, а потом развернулась и убежала за угол.

Сашка стоял как замороженный. Ему вдруг стало зябко, и он посмотрел на небо: разве уже наступил вечер? Или, может, туча пришла? Но солнце изо всех сил брызнуло ему в глаза лимонно-жёлтыми лучами – так, что выступили слёзы. Он всё испортил. Не увидеть ему больше ни Летки, ни зоопарка. Сейчас он уйдёт, и больше никогда рыжая девчонка не скажет ему ни единого слова! А если прощения попросить? Мама всегда говорила: «Ты должен осознать свою вину! Ты должен раскаяться! И только потом – попросить прощения!» Но в чём сейчас его вина? Он же не читал письмо, только адрес на конверте! А его читают все кому не лень… Почему же тогда Летка так рассердилась? Сашка присел на корточки и почесал за ухом Фунта, который пристроился рядом.

– Пока, кожаный нос. Мы, наверное, больше не увидимся. Ты только не болей, ладно? И у Мушки пусть всё заживёт. – В носу у Сашки защипало, и он снова посмотрел на небо. Пусть слёзы будут как будто от солнца.

– Эй! – Леткин

окрик нагнал его уже у калитки. – Саш, не уходи. Прости, – последнее слово прозвучало после небольшой паузы.

Сашка обернулся не сразу: не мог поверить, что это – ему.

– Да ладно, бывает, – он наконец посмотрел на Летку, стоящую в двух шагах.

– У меня на обед окрошка. Будешь?

– Нет. Спасибо. – В животе у Сашки заурчало. – Мне домой нужно, а то родители начнут занудствовать, а потом на море не отпустят. А ты завтра на пляж придёшь? С Фунтом или с кем-то ещё?

– Завтра очередь Альмы – это та, что в пятнах.

– А как тебе удаётся их по одному на прогулку выводить? Вон они как возле тебя крутятся. Наверняка всей толпой бегут, когда уходишь.

– Ну, бегут. – Летка улыбнулась. – До поворота. А потом домой возвращаются – все, кроме той, что я с собой позову. Им тут хорошо – еда, вода, тенёчек. Или ходят куда-то по своим собачьим делам. А на пляж я, конечно, приду. Ты же знаешь, я там каждый день. – Она ненадолго задумалась, и Сашка уже собрался открыть калитку, но Летка заговорила снова: – Слушай, а ночью, ну то есть поздно вечером – в одиннадцать или двенадцать – ты можешь из дома уйти? Часа на полтора-два. И так, чтоб родители не заметили.

У Сашки в животе что-то подпрыгнуло: сбежать ночью из дома, куда-то пойти по таинственным Леткиным делам! Но виду он не подал, ответил спокойно и рассудительно:

– Ну, если очень надо, то могу. Через окно вылезти, например. Родители спят в другой комнате, не должны услышать. А зачем? Куда мы пойдём?

– Вечером всё узнаешь. Твоё окно какое – первое от подъезда или второе?

– Первое, там ещё штора такая, в подсолнухах.

– Ладно, я приду и тебе в окно стукну. Только смотри не засни.

– Да нет. Я кофе напьюсь и иголку возьму из маминой косметички – буду себя колоть.

– Иголкой не надо, – улыбнулась Летка. – Ты лучше днём поспи, тогда вечером меньше будет хотеться. И оденься как в поход: кроссовки, штаны длинные. Если фонарик есть – тоже с собой возьми.

– Договорились! – Сашка, уже закрывая калитку, кинул взгляд во двор. Летка смотрела ему вслед, и лицо у неё было взрослое-взрослое.

К половине двенадцатого Сашка весь извёлся. Спать совсем не хотелось: после обеда он, демонстративно зевая, ушёл в свою комнату и лёг прямо поверх покрывала. Мама удивилась: то ребёнка вечером спать не загонишь, а то днём укладывается. Вооружившись градусником и чайной ложкой, она долго осматривала и ощупывала сына, прикладывала губы ко лбу, щупала под подбородком, заглядывала в горло, больно надавливая на язык.

– Странно. Вроде здоров. – Мама покачала в пальцах градусник, разглядывая, на какой отметке остановилась серебристая черта.

– Ну, мам! – заныл Сашка. Если мама весь вечер будет с ним носиться, как курица с яйцом, как он сможет уйти? – Я нормально, устал просто. Немножко посплю. Ну, мам!

– Ты смотри мне! Не вздумай заболеть! Пять дней отпуска осталось, а я уже вымотанная вся от ваших капризов и причуд. Даже на отдыхе покоя нет! Спи уже, раз хочешь спать, а не болтай!

Проснулся Сашка в начале седьмого. До ужина помогал резать салат, после – долго сидел за столом перед полупустой тарелкой: мама приготовила нелюбимую им глазунью с сопливыми лужицами незатвердевшего белка.

– Ну что, доел? – мама в нарядном платье заглянула на кухню. – Витя! Он опять выкобенивается! Весь в тебя – и то не так, и это не эдак!

– Оставь его, – папин голос из коридора звучал устало. – Не хочет – значит, не голодный.

– Ну как это «оставь»? Он и так вон худой какой! А если заболеет, ты, что ли, будешь с ним по больницам мотаться? Всё опять на меня свалится! И где я тут, в этом убогом городе, нормального врача найду? Саша, пока не доешь, из-за стола не встанешь, ясно? Чего ты молчишь, горе моё? И никуда не уходи. И спать чтобы лёг не позже десяти, понял?