Под тропиком Козерога
Шрифт:
Из Дарвина выходит одна-единственная дорога — шоссе Стюарта, — которую уважительно называют Асфальт, подчеркивая тем самым уникальность трассы. Дело в том, что, если не считать ветку, ведущую на восток к штату Квинсленд, это единственная дорога на всей территории, проходимая во время сезона дождей.
Ее построили в 1940–1943 годах для перевозки в Дарвин военной техники и боеприпасов, поскольку после вторжения японцев на Новую Гвинею город оказался как бы на передовой [25] . Шоссе шириной двадцать метров и длиной около тысячи миль устремляется строго на юг через эвкалиптовые рощи и каменистую пустыню к Алис-Спрингсу. Там автостраду сменяет мощеная, ухабистая дорога, еще
25
Во время второй мировой войны Дарвин подвергался воздушной бомбардировке, но прифронтовым городом фактически не был, так как на территорию Австралии никогда не ступал вражеский солдат. — Прим. пер.
Сразу же за Дарвином Асфальт делится на две полосы, и обе примерно с милю идут совершенно параллельно в ста метрах друг от друга. В краю, где асфальтированные дороги — редкость, такая фантастическая бессмыслица выглядит особенно удивительно. По утверждению местных жителей, «дубликат» возник в результате конфликта между американским и австралийским командованием во время войны. Австралийцы, ревнители порядка, настаивали на ограничении скорости по трассе, соединяющей гарнизон с городом. Американцы, оказавшись перед страшной перспективой ползти черепашьим шагом к злачным заведениям Дарвина, решили этот вопрос очень просто: вопреки всякой логике, не жалея средств, они построили свою собственную дорогу, параллельно первой. Кстати, на ней тоже было введено ограничение: запрещалась езда со скоростью меньше шестидесяти миль в час, нарушитель строго наказывался.
Мы двигались с куда более скромной скоростью: машина была нагружена снаряжением и продовольственными припасами. Вскоре убогие пригороды Дарвина остались позади, и начался длинный путь до Пайн-Крика, где мы планировали заночевать, перед тем как свернуть с Асфальта на восток, к Нурланджи. Автостраду окаймляли эвкалиптовые деревья; иногда миля за милей мы проезжали мимо почерневших от пожаров стволов. Над сухой, желтой травой возвышались трехметровые остроконечные термитники.
Кое-где под эвкалиптами важно восседали, опершись на хвост, кенгуру валлаби; они замечали нас издали и улепетывали при приближении машины. Эти животные — бич Асфальта. По ночам они усаживаются прямо на шоссе, чтобы насладиться теплом не успевшего остыть покрытия, и мчащиеся на скорости семьдесят-восемьдесят миль в час машины в темноте довольно часто врезаются в них. Автомобили нередко получают повреждения, вылетая в кусты, а кенгуру погибают. Трупы убитых прошлой ночью валлаби валялись на обочине, разбухшие, как бурдюки, с нелепо торчащими длинными ногами.
На протяжении сотни миль нам не встретилось ни одного селения, где было бы больше пяти-шести домов. Наконец показался Пайн-Крик — полтора десятка строений, на самом крупном из которых горела неоновая вывеска «Отель Резиденшиел». Обрадованные, мы подрулили прямо к входу. Был субботний вечер, и в баре толпились мужчины в рубашках с короткими рукавами, усердно старавшиеся перекричать друг друга. Бармен направил нас к стеклянной двери с надписью «Фойе». Толкнув ее, мы попали в просторное помещение, заставленное столами на хромированных ножках; на каждом красовалась вазочка с искусственными тюльпанами — и это в краю акаций, орхидей и бугенвиллей!
Из кухни появилась, приветливо улыбаясь, миниатюрная женщина. Она принесла еду и села поболтать с нами. Крики в баре становились все громче.
— Скажите, а вы не держите вышибалу? — осведомился я, как бы между прочим.
— Сама справляюсь, — ответила хозяйка, напружинив бицепсы. — И не сомневайтесь, прекрасно справляюсь.
Я не сомневался.
— У нас тихо, — продолжала она. — Мы же не дикари, хотя на Юге нас все еще считают неотесанной деревенщиной. Представляете, — распалилась она, — несколько месяцев назад моя дочь выходила замуж, так какой-то газетный писака позвонил сюда из Сиднея и спросил, сколько гостей приехало на свадьбу на верблюдах!
Мы понимающе кивали. Из бара донеслись звон разлетевшегося вдребезги стекла и удалые крики гуляющих.
— Извините, — сказала она сурово и широким шагом направилась к двери…
На следующее утро мы стартовали пораньше. До Нурланджи оставалось восемьдесят миль. Пейзаж почти не отличался от того, что мы видели по пути на Пайн-Крик; разница была в ощущениях: мы съехали с Асфальта и оказались на узком, извилистом проселке. На шоссе нам время от времени попадались машины, дорожные знаки и указатели, и, хотя в целом оно было пустынным, признаки жизни были налицо. Здесь же, кроме самой дороги, ничто не напоминало о присутствии человека — ни построек, ни телеграфных столбов, ничего. Земля казалась совершенно пустынной и заброшенной. Однако, когда мы остановились, чтобы дать остыть мотору, в тишине вдруг отчетливо раздался цокот копыт. Мы удивленно озирались. Никого. Наконец из ближайшей рощицы появился всадник в расстегнутой до пояса рубахе и босой. К седлу была привязана банка пива.
— Если увидите двух парней со стадом, передайте им, чтоб не ждали. Джип у Гудпарлы накрылся, — сказал он и, не дождавшись ответа на свою загадочную просьбу, развернулся и уехал.
Это было единственное человеческое существо, которое попалось нам между Пайн-Криком и Нурланджи.
До лагеря Алана добрались к обеду. Войдя в хижину-столовую, мы первым делом набросились на воду, после чего уселись за стол. В дверях появился единственный клиент «Австралийского сафари». Он только что принял душ и был облачен в трусы и бесформенный жилет, с трудом прикрывавший огромный, обвисший живот. Обладатель живота оказался мясником из Мельбурна, приехавшим сюда на несколько дней поохотиться. Он сильно обгорел: на шее у него зловеще выделялся багровый треугольник, а кожа на руках облезла. Нет, он никак не соответствовал моим представлениям об образе «бесстрашного белого охотника».
— Хэлло! — приветствовали мы его, старательно имитируя местный выговор. — Как самочувствие?
— Здоров как бык, — ответил он со смаком, треснув себя кулаком в грудь с такой силой, что все тело задрожало, как желе. — Могу одолжить при надобности.
Вскоре выяснилась причина его жизнерадостности: несколько часов назад он всадил пулю в голову огромного буйвола, который мирно поглядывал на него из-за кустов.
— Да-а, — глубокомысленно закончил он, — отдых вышел что надо. Настоящий праздник для мужчины.
Собственное тонкое замечание привело его в восторг, и он захохотал.
Проведя четыре дня в пустыне и исколесив окрестности на джипе с проводником-аборигеном, который пальцем указал ему на буйвола, мясник чувствовал свое явное превосходство над нами. Он порывался давать советы и рассказывать о повадках зверей — где их лучше снимать, с какого расстояния и так далее. Но мы решили, что надежнее будет положиться на советы старого охотника на буйволов Йорки Билли.
Йорки с женой, пятью детьми и табуном лошадей жил в миле от Нурланджи. Домом ему служил залатанный брезентовый навес, натянутый на четыре столба. Под крышей висела веревка, на которой вялились куски мяса. Перед навесом, потрескивая, дымился костерок. Картина самая мирная и уютная.
Хозяину перевалило за шестьдесят. Волосы давно поседели, а ноги стали кривыми за долгие годы, проведенные в седле. Кожа темная, как у аборигенов, но черты лица типично европейские. Йорки родился и вырос в этих краях, и мало кто знает их, как он.
— Мой отец приехал сюда искать золото, — рассказал он. — Местные прозвали его Йорки Мик, потому что он был из Йоркшира.
— Из Йоркшира? — удивился я.
— Да, это часть Британской империи, — терпеливо объяснил Билли. — Где-то к северу от Лондона. Старик разводил там лук и картошку. Но место было не ахти. Почти весь год — снег. Отец посчитал, что здесь куда лучше.