Под знаком незаконнорожденных
Шрифт:
«Состоятельный сэр, двое Ваших друзей — мосье Беренц и Марбель — сообщили моему заграничному агенту, что Вы желали бы приобрести шедевр Турока „Побег“. Ежели бы Вы потрудились навестить мой магазин („Brikabrak“{137}, улица Тусклой Лампы, 14) часов, примерно, в пять пополудни в понедельник, вторник или же пятницу, я был бы рад обговорить с Вами возможность Вашего…» — большая клякса затмила конец предложения. Письмо было подписано «Петр Квист, Антиквар».
После долгого изучения карты города он обнаружил улицу в его северо-западном углу. Он отложил лупу и снял очки. Издавая, по привычке, посещавшей его в подобных случаях, негромкие влажные звуки, он снова надел очки и попробовал выяснить, не сможет ли какой-либо из автобусных маршрутов (помеченных красным) доставить
Интересно, так бывает со всеми? Лицо, фраза, пейзаж, воздушный пузырек прошлого внезапно всплывает, словно выпущенный из клетки мозга ребенком головного надзирателя, пока разум занимается совершенно иными делами. Нечто в этом же роде случается как раз перед тем, как заснуть, когда то, что ты думаешь, что ты сейчас думаешь, — это вовсе не то, что ты думаешь. Или два параллельно идущих пассажирских поезда мысли, и один обгоняет другой.
Снаружи грубоватые грани воздуха чуть отдавали весной, хоть год только еще начался.
Удивительный новый закон требовал, чтобы всякий, кто садится в автобус, не только предъявлял паспорт, но также сдавал бы кондуктору подписанную и снабженную нумером фотографию. Процесс проверки соответствия обличия, подписи и нумера таковым же в паспорте был затяжным. Декрет указывал далее, что в случае, когда у пассажира отсутствует точная сумма для оплаты проезда (17 1/3 цента за милю), все уплаченное им сверх этой суммы может быть возмещено ему в отдаленной почтовой конторе при условии, что он займет там очередь не позднее, чем через тридцать шесть часов после оставления им автобуса. Выписывание замороченным кондуктором квитанций и наложение на них печатей имели результатом дальнейшие проволочки, а поскольку, в силу того же декрета, автобус останавливался только на тех остановках, где изъявили желание сойти самое малое три пассажира, к проволочкам добавлялась изрядная путаница. Несмотря на все эти меры, автобусы в те дни были порядком набиты.
И тем не менее Круг ухитрился добраться до цели: вместе с двумя подкупленными им (по десяти крун каждому) молодыми людьми, что помогли ему составить потребное трио, он высадился именно там, где желал. Двое его компаньонов (честно признавшихся, что зарабатывают этим на жизнь) сразу же погрузились в проезжавший троллейбус (правила для которого были намного сложнее).
Пока он ехал, стемнело, и кривоватая улочка стала оправдывать свое имя. Он испытывал возбуждение, неуверенность, тревогу. Возможность бежать из Падукграда за границу представлялась ему как бы возвратом в прошлое, ибо в прошлом его страна была свободной страной. Если пространство и время едины, бегство и возвращение взаимно заменяют друг друга. Особое качество прошлого (блаженно неоцененное вовремя, пламя ее волос, голос ее, читающий малышу из книжки об одушевленных зверушках), казалось, допускало подмену или хотя бы подделку качеством той страны, в которой его малыш сможет расти в безопасности, в мире, в свободе (длинный, длинный пляж, испещренный телами, ласковая лапушка с ее атласным чичисбеем, — реклама чего-то американского, где-то виденная, как-то застрявшая в памяти). Господи, думал он, que j'ai 'et'e veule [75] , мне следовало сделать это несколько месяцев назад, бедняга был совершенно прав. Улица казалась заполненной книжными лавочками и тусклыми забегаловками. Вот оно. Изображения птиц и цветов, старые книги, фарфоровая кошка в горошек. Круг вошел внутрь.
75
que j'ai 'et'e veule — какой же я рохля (фр.).
Владелец магазина, Петр Квист, был мужчиною средних лет, с загорелым лицом, приплюснутым носом, черными подбритыми усиками и волнистыми черными волосами. Одет он был просто, но опрятно — в белый с синей полоской, легкий в стирке летний костюм. Когда Круг вошел, он прощался со старой дамой в старомодном сером боа из перьев. Прежде чем опустить voilette [76] и выскочить наружу, дама метнула в Круга пронзительный взгляд
— Знаете, кто она? — спросил Квист.
76
voilette — вуалька (фр.).
Круг помотал головой.
— Вдову покойного президента никогда не встречали?
— Да, — сказал Круг, — встречал.
— А сестру, — ее встречать приходилось?
— Вроде нет.
— Ну, так это его сестра, — небрежно сообщил Квист. Круг высморкался и, вытирая нос, окинул взглядом содержимое магазина: по-преимуществу книги. Куча томов Librairie Hachette{138} (Мольер и тому подобное) — гнусная бумага, разложившиеся обложки — догнивала в углу. Прекрасная гравюра из какого-то начала прошлого века труда о насекомых изображала глазчатого бражника с его шагреневой гусеницей, вцепившейся в сучок и выгнувшей шею. Большая блеклая фотография (1894) — примерно с дюжину усатых мужчин в трико и с искусственными конечностями (у некоторых недоставало двух рук и одной ноги) — и ярко раскрашенная картинка с плоскодонкой на Миссисиппи украшали одну из панелей.
— Ну-с, — сказал Квист, — определенно рад вас видеть.
Рукопожатие.
— Это Турок дал мне ваш адрес, — произнес приветливый антиквар, когда они с Кругом уселись в кресла в глубине магазина. — Прежде чем мы придем к какому-то соглашению, я вам хочу сказать со всей прямотой: всю мою жизнь я занимаюсь контрабандой — опиум, бриллианты, старые мастера… Теперь вот — люди. Делаю это единственно для того, чтобы оплачивать мои приватные потребности и непотребства, впрочем, делаю хорошо.
— Да, — сказал Круг, — да, понимаю. Какое-то время назад я пытался найти Турока, но он уезжал по делам.
— Ну да, он получил ваше красноречивое письмо аккурат перед арестом.
— Да, — сказал Круг, — да. Так он арестован. Этого я не знал.
— Я в контакте со всей его группой, — объяснил Квист и слегка поклонился.
— Скажите, — сказал Круг, — а нет ли у вас сведений о моих друзьях — Максимовых, Эмбере, Хедроне?
— Никаких, хоть мне и не трудно вообразить, насколько тошнотворным должен им показаться тюремный режим. Позвольте мне обнять вас, профессор.
Он склонился вперед и на старинный манер запечатлел поцелуй на левом плече Круга. Слезы бросились Кругу в глаза. Квист сдержанно кашлянул и продолжал:
— Однако давайте не забывать, что я — суровый делец и, стало быть, выше этих… излишних излияний. Верно, я хочу вас спасти, но я также хочу получить за спасение деньги. Вам придется выплатить мне две тысячи крун.
— Это не много, — сказал Круг.
— Во всяком случае, — сухо вымолвил Квист, — этого хватит заплатить храбрецам, провожающим через границу моих трепещущих клиентов.
Он поднялся, вытащил откуда-то ящик с турецкими папиросами, предложил одну Кругу (тот отказался), прикурил, тщательно разместил горящую спичку в морской перламутровой раковине, заменявшей пепельницу, так, чтобы спичка продолжала гореть. Концы ее скрючились, почернели.
— Прошу простить, — сказал он, — за то, что поддался порыву привязанности и экзальтации. Видите этот шрам?
Он показал изнанку ладони.
— Я получил его, — сказал он, — на поединке, в Венгрии, четыре года назад. Мы дрались на кавалерийских саблях. Несмотря на несколько ран, я все же сумел убить моего противника. Значительный был человек — блестящий ум, нежное сердце, но он имел несчастье в шутку отозваться о моей младшей сестре как о «cette petite Phryn'e qui se croi Oph'elie». [77] Бедняжка, видите ли, была романтична — пыталась утопиться в его плавательном бассейне.
77
«cette petite Phryn'e qui se croit Oph'elie» — «Эта маленькая Фрина, вообразившая себя Офелией» (фр.). Фрина — афинская куртизанка (IV в до P. X.), позировала Праксителю для статуи Афродиты Книдской.