Подари себе рай (Действо 3)
Шрифт:
– Вы что - угробить меня сговорились?
– кричал он, выходя из комнаты отдыха в кабинет, где собралась бригада по подготовке его юбилейной статьи.
– Не выйдет! Не доставлю я вам такой радости! Или еще чище хотите, чтобы я сам наложил на себя руки? Не дождетесь!!!
Он налил из бутылки полный стакан "боржоми", выпил его залпом и, не мигая, воззрился на руководителя бригады. Крупный, представительный, с раскатистым артистическим басом и ленивыми манерами пресыщенного жизнью вельможи, он втянул крупную голову в плечи и в стремлении стать меньше, незаметнее, почти лег грудью на стол.
– Вы - профессор философии? Да вы профессор кислых щей, вот вы кто! К чему, ну к чему вы на целые три страницы развели эти турусы о детстве и тому подобное? Сосо то, Сосо сё. Разве важно это? Эти розовые сопли? Он! Никита поднял вверх указательный палец, - Он терпеть этого не может. Сделали из него какого-то...
– он посмотрел на бумажку, лежавшую на столе, - ...Тома... этого... Сра... Сора... Сойра... Тьфу, что ты тут мне накорябал?
– он зло покосился на секретаря.
– Том Сойер, Никита Сергеевич.
– Да ладно, хрен с ним, с этой Сойрой! Вон, все это вон из доклада... то есть, статьи, поганой метлой. Дальше. В ссыльные места журналистов погнали. Вы что - белены объелись? Хоть спросили бы раньше. Обо всех этих местах Он вспоминать не любит. Ну, может быть, так, мимоходом - что были эти факты. А тут и очевидцы, и старожилы. Чуть ли не друзья... по несчастью. Вы же знаете - в Курейке Он какое-то время жил со Свердловым. Не сошлись характерами. Воспоминания не из лучших. А тут я - как соль на рану. Здравствуйте, я ваша тетя! Нет, черт те что... Теперь насчет ученика и соратника. Тут подход может быть только один - Сталин это Ленин сегодня. Понимаете - Ле-нин се-го-дня! Значит, акцент не на "ученик". Акцент на "соратник". И еще - всякую отсебятину, опасную самодеятельность мы должны решительно подвергнуть...
– он вновь заглянул в бумажку на столе, остро... остракизму. Ну, выгнать, значит, к ядрене бабушке.
И, сам довольный таким пояснением, сел, взялся за папку с бумагами, давая понять, что разговор закончен. Все поднялись и молча двинулись к двери.
– Доработать статью, Никита Сергеевич, к какому числу?
– словно стыдясь своей корпуленции, изогнулся перед ним профессор.
– Тут дорабатывать нечего. Надо заново все делать, - не отрываясь от документов, назидательно ответил Никита.
– Жду вас через три недели. И - за качество будете отвечать своими партбилетами. "Время поджимает, - подумал он.
– Лаврентий на днях хвастал, что у него текст статьи уже готов. Хочет предварительно показать ее Самому. И у Маленкова вроде бы тоже готов первый вариант. Ему легче. На него весь агитпроп работает. Все члены Политбюро строчат. Получается прямо соцсоревнование на высшем уровне. Вот только проиграть можно собственную жизнь".
Разнос этот Никита устроил после того, как дал прочитать злополучный текст Корнейчуку. Пригласил его с женой Вандой Василевской на выходной на дачу. Приятельские отношения с влиятельным драматургом и видной писательницей льстили самолюбию. За обильным ужином разговор, конечно же, коснулся предстоящего юбилея.
– Какую солидную акцию предложили бы вы, Александр Евдокимович? спросил Хрущев, заедая "горiлку з перьцем" салом з м'ясом.
– Есть, есть одна задумка, Никита Сергеевич, - за мужа ответила Василевская.
– Какая же, Ванда Львовна?
– Выпустить альбом "Поэты Украины о Сталине". Издать его роскошно, с добротными иллюстрациями, на мелованной бумаге, крупным форматом!
– Дуже гарнiй задум!
– Никита одобрительно хлопнул в ладоши.
– Тiльки треба трошки вдумуватися як це дiло найкраще зiграти, раздумчиво молвил Корнейчук. И после недолгой паузы воскликнул: - О! Телефонувати Максиму!
Не мешкая ни секунды, Никита снял трубку аппарата правительственной связи и через несколько секунд девушка соединила его с Рыльским.
– Слухаю!
– раздался в трубке знакомый Хрущеву голос.
– Здоровеньки булы, Максим Фадеевич!
– Невже ж це розмовляе Никита Сергеевич? Велика радiсть!
Хрущев вкратце изложил идею Рыльскому. Тот сказал, что у него сейчас Владимир Сосюра, он с ним посоветуется. И через минуту продолжил несколько смущенным голосом. Дело в том, что таких стихов к великому сожалению "Журба! Велика журба!" - на всей Украине на книжку не наберется. Зато он хочет подарить одну гениальную подсказку - "генiальну пiдсказку". Он читал переводы на русский двух-трех стихотворений вождя. Вот бы собрать их все (говорят, опубликовано в разные годы около ста) и издать сборник. "О це буде дарунок к ювiлею!" "Дякую! Дякую!" Никита тут же созвонился с Берией и Маленковым. И работа над сборником монарших виршей завертелась мгновенно. И разве в том вина Никиты, что - когда Сталину показали макет и набор всех его ста восьми стихов ("Надо же - раскопали, перевели, и не так уж бесталанно!") - он сказал: "Печатать не надо. Миру достаточно знать Сталина-политика".
Когда Корнейчук и Василевская поздно ночью возвращались в Киев на хрущевском правительственном "ЗИСе", Александр Евдокимович долго мрачно глядел в окно на темный Голосиевский лес. Повернулся к Ванде, с раздражением, смешанным с недоумением, спросил:
– Как ты думаешь, какого ляда он уже в пятый раз пытает мое мнение о булгаковской пьесе "Дни Турбиных"? Я уж ему и так разъяснял, и эдак. По художественному уровню - не "Ревизор", и не "Чайка", и не "Гроза". Сентиментальный перепев крушения белогвардейских грез и мечтаний. А он знай талдычит одно: "Тогда почему на эту пьесу всегда все билеты проданы?" Я не ведаю ответа на этот вопрос.
– Ведаешь!
– Василевская подняла стеклянную перегородку, отделявшую шофера от салона.
– Следующий раз будет с тем же вопросом приставать, прямо скажи - народ ностальгирует по дореволюционным порядкам.
– Хорошо, так и скажу!
– он рассердился на явную абсурдность предложения, которое она сделала вполне серьезно. А Ванда, видя, что он смолк и продолжать не собирается, заговорила:
– Меня обескураживает другое. Обожествление вождя начинают и с чрезмерным усердием осуществляют верховные партийные бонзы. Он их сам не раз осаживал. Так было и с учебниками истории, и с присланной ему на прочтение повестью о Сосо, и с пьесами, о которых ты знаешь, и с известным памятником Вучетича для берлинского Трептов-парка, и со многим другим. Нет, их усердие неистребимо.
– А, может, он только делает вид?
– Корнейчук на всякий случай проверил, надежно ли прикрыта перегородка.
– Ведь такое его отношение всех этих...
– он все же не решился дать стоявшим у трона достойный эпитет... руководящих товарищей только раззадоривает на дальнейшие, еще большие "подвиги" на ниве лести и холуйства. Не знаю... Когда я имею нечастые возможности с ним общаться, он очень естественен, прост, мудр - без подсказок советников и секретарей.
– А ты заметил, с какой злостью проехался Хрущев по Кагановичу. Когда-то были друзья - водой не разлить.